Трагический эксперимент. Книга 3

Мы не интересуемся как общество историей, мы не хотим её знать. Мы огорчены тем, что происходило в последние десятилетия, воспринимаем это как историческую неудачу. Самое печальное состоит в том, что ориентиры и надежды мы ищем не в будущем, а в придуманном прошедшем. И мы сейчас свидетели работы фабрики по производству “приятного прошлого”. Это такая фабрика такой “наркотической истории”. Фабрика работает, производит нам это прошлое — и оно нас как общество устраивает. Обращаться к тому реальному прошлому, которое существовало, мы не хотим, потому что это требует от нас: а) напряжённой работы; б) размышлений; в) осознания тяжёлых разочарований, которые связаны с историей наших семей; г) ответственного подхода к современности, к своему поведению, к осознанию того, что же нужно сделать, чтобы будущее изменилось. А вот этого мы как общество никак точно делать не собираемся».

А кандидат исторических наук, заместитель директора «Ельцин-центра» по научной работе, председатель Совета Вольного исторического общества Никита Соколов добавляет:

«…Никакая политическая сила не готовила, не инспирировала и не направляла ход событий. Всё случилось с полной неожиданностью для всех заговорщиков, конспираторов, революционеров, подпольщиков. Всё гвакнуло совершенно помимо их воли и совершенно неожиданно для них. Это было действие абсолютно самонастраивающегося и самодействующего народа. И память о том, что это было успешное действие, завершившееся победой, ни для какого авторитарного режима не может быть приемлема.

Многие по большей части помнят на своём опыте советские учебники истории, где всякое народное движение терпело крах, потому что не было субъективного фактора — его не направляла политическая партия. И тут вдруг — Февраль безо всякой этой вашей партии, народ разобрался сам с собой. Это чрезвычайно неудобно ни для какой авторитарной системы. И здесь лежит глубинная, на мой взгляд, причина неудобства Февраля как воспоминания для авторитарных режимов. <…>

Невероятно полный комплекс источников рисует нам и, безусловно, является доказательством альтернативности исторического процесса, что не существует никакой колеи, матрицы, из которой не может страна и народ выскочить. Люди делают свою историю сами. И вот как они захотят — так они и сделают. <…>

Также есть способ понимания истории и прошлого вообще, чрезвычайно неудобный для авторитарных режимов. Авторитарным режимам приятно думать, что есть некоторая закономерность в ходе исторического процесса, и они — эти авторитарные режимы — и есть вершина этого исторического процесса, окончательное торжество и завершение истории, на них история кончается. Февральская революция — явное и прямое, наглядное, очень хорошо документированное опровержение этих стереотипов, поэтому никакой авторитарной власти память о ней нужна».

Владимир Булдаков, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН:

«Дело в том, что ни одной власти революция не очень нужна. Нужна в той степени, в какой она способна переварить эту революцию, как и любое другое крупное историческое событие. Это закон. Любая власть. Французам это удалось лет так через 150–200, переварили. <…>

А в состоянии ли мы переварить сегодня события 1917 года в полном их объёме, в неприкрытой наготе? Лично я в этом серьёзно сомневаюсь. На мой взгляд, революцию можно понять, её можно переварить… Её может переварить гражданское общество, развитое уже гражданское общество. Нам до такого общества, извините, как до Луны или какой-то далёкой-далёкой звезды. Увы, это так. Это во-первых.