Трагический рейс

Пью из лужицы немного воды землистого цвета и продолжаю путь по гребню уступа. Деревьев здесь нет, только кустарник да жесткие, колючие травы, не настолько густые, чтобы замедлить мой ход. Я перепрыгиваю через них, выбирая голые места для приземления, на манер кенгуру. Прошел один-два километра, и дождь прекратился, а у подножия уступа открылась доступная полоса песка. Спускаюсь вниз, цепляясь вначале за верхние ветви дерева, нелепо торчащего на пляже, а затем скользя по его стволу. Несмотря на беспокойство о Жозе, я счастлив, что она осталась в лагере. Ей трудно было бы проделывать такие трюки! Вместе с тем на меня накатывается тоска от сознания своего неимоверного одиночества. В голове вертятся обрывки каких-то фраз, как на испорченной пластинке. У Шекспира, кажется, есть строфа, гудящая в моем мозгу, как шершень: «Клянусь честью, Нарисса, я люблю ее нежно...» И вдруг я начинаю волноваться, что неточно цитирую великого драматурга, и даю себе обещание перечитать «Венецианского купца», как только вернусь в лагерь. Бреду в каком-то тумане, почти бессознательно, потеряв представление о расстоянии.

Но прогулка никогда не бывает однообразной. Наталкиваюсь на обломок австралийской лодки. Ее корпус очень грубой работы вытесан из целого ствола и на три четверти занесен песком. Сначала думаю откопать лодку, но это был бы сизифов труд. Да и судя по тому, что торчит из песка, она вряд ли пригодна для плавания.

Но вот другое, более радостное открытие. Немного дальше, там, где редеющий лес отступает от берега, описывая большую дугу, валяются две-три бочки из-под авиационного бензина и несколько бидонов из-под масла. Они в хорошем состоянии. Несомненно, это место использовалось как посадочная площадка для вертолетов, доставлявших сюда топографов. Их следы я уже встречал: пустые консервные банки, металлические колышки, попадавшиеся время от времени на пляже и даже на вершине мыса Коушен-Пойнт. Мне хорошо известно, что дед-мороз с подарками не спускается с неба на вертолете «Алуэт». Правда, не исключено, что следующая экспедиция приземлится на нашем острове не раньше, чем через 25 лет, но вопреки рассудку это открытие меня ободряет.

Перехожу вброд несколько ручейков и пересекаю мангровое болото. Идти пока нетрудно, молодые деревья растут не очень густо. Очевидно, ландшафт здесь на пути к изменению: почва становится более влажной и ноздреватой, суша и море сливаются в одну неопределенную массу, поросшую тростником. Передвигаться становится все тяжелее, я уже по колени в воде у кромки очень широкой реки. Противоположный берег высок и покрыт густым лесом. За эстуарием виднеется высокий скалистый мыс, вздымающийся над каменным обрывистым островком. И совсем далеко, едва возвышаясь на юге над горизонтом, еще один фриз леса, как бы поднимающегося прямо из моря. Уже 6 часов вечера. Скоро спустится ночь.

Я в полном отчаянии. Совершенно ясно, что мне не удастся перебраться через эту реку вплавь. Перспектива утонуть не так пугает меня, как мысль, что Жозе останется одна, ничего не зная о моей судьбе и ожидая меня со дня на день. Уверен, что, если не вернусь, она умрет вслед за мной. Нет, я не имею права подвергать ее такой опасности! Но что за земля виднеется там, вдали? Может быть, передо мною пролив Апсли и это вырисовывается Батерст? Если моя догадка верна, то нам никогда не добраться до мыса Форкрой, во всяком случае без снаряжения и продовольствия. Мне ничего не остается, как повернуть в обратный путь. Подумать только: пройти более 25 километров, чтобы потерпеть такое фиаско!

(Поскольку я не собираюсь интриговать читателей загадками, скажу здесь сразу: то, что мне казалось проливом, было в действительности глубоким, описывающим дугу заливом Гордон, отдаленная земля — другим концом этой дуги, а мыс Гельвециус находится в 20 километрах от реки, до которой я дошел. От Гельвециуса до Форкроя еще 15 километров, и мы смогли бы добраться до него разве что через 100 лет. На пути к нему три непреодолимых эстуария пересекают береговую линию, не говоря уже о рифах и мангровых зарослях!)