Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Магистральная линия эволюции пушкинского поэтического стиля по Мирскому выглядит так: лицейский имитативный классицизм, далее – движение «от богатого сладкозвучия южных поэм к твердой металлической гармонии “Полтавы” и нервному реализму “Медного всадника”» (58). Здесь, как представляется, Мирский делает уступку тому подходу, который сам осудил в «Русской лирике»: «‹…› даже элементарнейшие части суждения не могут избежать метафоричности и иносказания»[747]. Однако даже при отмеченной метафоричности Мирский настаивает на своем тезисе. По Мирскому, первый опыт Пушкина в драме («Борис Годунов», 1825) являлся его «первой попыткой внеличного повествования» (137). С этого момента начинается движение «в сторону большей объективности, большего ограничения» (137). Однако Мирский тут же акцентирует «протеизм» (по слову Гнедича) Пушкина, т. е. способность «одновременной работы в двух разных и, при поверхностном взгляде, взаимно исключающих направлениях» (137). Для Мирского эта способность «показывает, насколько фундаментальными ‹для Пушкина› были такие качества, как дисциплина, выбор и ограничение» (138), т. е. атрибуты художественной идеологии классицизма.

По Мирскому, Пушкин – наследник и выразитель французского классического стиля. Этот стиль в полной мере проявлен в лицейских стихах и «остался таковым в дальнейшем» (22). Мирский выделяет его наиболее характерные черты: 1) «ровное мастерство по части выразительности, без выступающих углов и пестрых пятен»; 2) отсутствие того, что французы зовут emphase (что не совсем то же, что emphasis)»; 3) «склонность к парафразу и мифологическим, классическим или литературным аллюзиям»; 4) «точное использование прилагательных»; 5) «частое использование различных видов метонимии и почти полное отсутствие метафор» (22). «Новая чувствительность», повлиявшая на Пушкина, идет не от Руссо, а от Парни: «Это страстная любовь ‹…› Катулла и Проперция ‹…› мужественная и неромантическая страсть. Как и у Парни, чувствительность Пушкина – в том, что касается любви – остается в сути своей классической и реалистической» (21).

Принципиально повлиявший на Пушкина «Арзамас» – это, по Мирскому, «подлинно классическое движение». Члены «Арзамаса» «не имели представления о лозунгах романтизма – Индивидуальности, Гении и Оригинальности. Они в большей степени делали работу Малерба и Драйдена, чем Колриджа и Вордстворта». Поэтому парадокс в том, что классицистский «Арзамас» «начался в то время, когда во всей остальной Европе классицизм сдал почти все свои позиции романтизму» (20). Подлинный романтизм Пушкину чужд: «‹…› романтическое мироощущение с его верой в трансцендентную реальность, отраженной во множестве явлений, – множество, которое, таким образом, становится символом Единого, – романтический метод ставить количество выше меры, романтическая идея Поэта как провидца трансцендентных сущностей, – всё это совершенно отсутствовало у Пушкина и его современников» (74). Появление подлинного романтизма Мирский связывает с поколением Тургенева, Гоголя и Лермонтова (74). Мирский готов допустить, что единственная форма романтизма, сопоставимая с творчеством Пушкина (а также Баратынского и Грибоедова), – это та, что проявлена в Стендале и «зрелом» творчестве А. де Виньи (74). Так, Мирский назовет «Клеопатру» «хорошим примером “стендалевского” романтизма у Пушкина» (100). При этом он крайне низко оценивает соотносимую с романтической эстетикой «Черную шаль» – «одну из грубейших и наименее пушкинских вещей, которые ‹Пушкин› когда-либо написал» (75).

Высшее, по Мирскому, проявление классицизма Пушкина – стихотворение «К вельможе»: оно «наиболее классическое и наиболее римское из всех творений Пушкина» (133). Также Мирский использует предлагаемое в «К вельможе» противопоставление XVIII в. как «Века поэзии» – XIX в. как «Веку прозы» в качестве основания для вывода: «‹…› это суждение показывает, насколько фундаментально классичен всегда был Пушкин» (134).

Мирский отдельно останавливается на лирике[748] Пушкина 1834–1830 гг., исходя из того, что это «лучшая лирика на ‹русском› языке» (95). Он выделяет в ней три одновременно сосуществующих стиля («или манеры», 95). 1) Идеализирующая элегия / строфическое стихотворение (наиболее значительные образцы: «Под небом голубым страны своей родной», «19 октября»). Это обобщенное, генерализующее высказывание, «эмоциональное общее место» (96). 2) Стиль «Онегина…» и предшествующих дружеских посланий: «Это, вероятно, наиболее характерная и личная форма выражения» (97) Пушкина. 3) «Возвышенный» (sublime) стиль, наиболее редко у Пушкина встречающийся; самый яркий его пример – «Пророк» (98).