Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

А.С. Пушкин не таков, как о нем говорят, литература о Пушкине за сто лет – клевета, его официальный облик – выдумка критиков. В продолжение века традиция возводила вокруг поэта невероятные сооружения, за которыми живого поэта теперь и не видно. А.С. Пушкин в плену у невежд. ‹…› С этой монополией реакционеров на А.С. Пушкина можно было бы бороться. Но ей на помощь приходит индустрия, вернее спекуляция, пухнущая с каждым днем, так называемый пушкинизм. Этой толпой евнухов нежнейший, мудрый и легкий, влюбленный Дон-Жуан, поэт разобран, заприходован, сообразно их убожеству, обезличен, обесчещен, точно поэзию можно рассматривать в микроскоп, будто близорукость способна что-либо различить в этом блеске, не видя дальше собственного носа, когда в А.С. Пушкине эти господа ничего не находят, кроме отражения их желтых вкусов и идей[738].

Мы не располагаем сведениями о личном знакомстве Мирского и Зданевича[739], однако вероятность того, что Мирскому гектографированный текст выступления Зданевича был известен, весьма велика. Если подобное предположение не беспочвенно, тогда в английской книге о Пушкине 1926 г. Мирский, говоря о пушкинистике и литературной критике, посвященной Пушкину (см. ниже), мог косвенно отозваться и на выступление Зданевича[740]. Таким образом, для книги, адресованной англоязычной аудитории, оказывается релевантным специально русский (русско-эмигрантский) контекст. Однако важно увидеть книгу о Пушкине и в ее первичной (и, как представляется, главной) ориентированности на иноязычного читателя.

Книга состоит из 12 глав: 1. Рождение и детство, 1799–1811; 2. Школа, 1811–1817; 3. Санкт-Петербург, 1817–1820; 4. На Юге, 1820–1824; 5. Михайловское, 1824–1826; 6. Холостяцкая жизнь, 1826–1829; 7. Последние месяцы холостяцкой жизни, 1829–1831; 8. «Евгений Онегин», 1823–1831; 9. Драматические произведения; 10. Проза; 11. Семейная (Married) жизнь, 1831–1836; 12. Дуэль и смерть.

Мирский, таким образом, предлагает биографию Пушкина. Из двенадцати глав лишь три (№ 8, 9, 10) посвящены исключительно литературному творчеству. Остальные главы (за исключением последней, № 12) организованы по одному и тому же принципу: сначала излагаются факты биографии, потом дается характеристика произведений, созданных в данный период. Мирский особо останавливается на вопросе о связи фактов биографии Пушкина с его творчеством. Говоря о пушкинской лирике, он отмечает:

‹…› не всегда легко обнаружить повод для создания ‹стихотворения›, и, даже когда он известен, часто невозможно истолковать его в пределах наших сведений о биографии ‹Пушкина›. ‹…› «Повод» был только импульсом, déclenchement ‹приведение в действие, франц.›. Начавшись, стихотворение растет по своим собственным законам, внутренним законам своего искусства, которое не имеет ничего общего с психологическим фактом (95).

Представляется, что в этом утверждении Мирский полемизирует с Ходасевичем, утверждавшим в статье «О чтении Пушкина» (1924) прямо противоположное: «Поэзия есть преображение действительности, самой конкретной. Иными словами – в основе поэтического творчества лежит автобиография поэта»[741].

При этом Мирский утверждает, что «многие незаконченные и неопубликованные фрагменты» Пушкина имеют «почти документальную ценность» (119). Как можно понять, Мирский считает, что «документальность» присутствует лишь в незаконченных текстах Пушкина. В завершенных же лирических высказываниях господствует иное: «Как всякая подлинно великая поэзия, они – эмоциональные общие места» (95–96). Аналогичным образом Мирский охарактеризует «Воспоминание» (1828): «великое и благородное общее место» (116). Это связывает вопрос о биографизме творчества Пушкина с вопросом о стилистических координатах пушкинского творчества (см. ниже).