Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

В 1924 г. вышли в свет две антологии русской поэзии. Одна из них вышла по-английски[707] и была составлена давним знакомым Мирского М. Берингом[708]. По просьбе Беринга его собственные переводы были сопровождены примечаниями, специально написанными для этого случая Мирским[709]. Дав короткую сводку биографических сведений о Пушкине, Мирский писал: «Слава Пушкина претерпела временное затмение в 1860-х и 1870-х гг., но начиная с 1880 г. (знаменитой речи Достоевского) неуклонно росла. Для цивилизованного русского Пушкин – то же, что для итальянцев Данте, а для немцев – Гёте[710]. Издания Пушкина многочисленны, но ни одно из них не удовлетворительно целиком»[711]. Примечания к отдельным пушкинским стихотворениям содержат краткий реальный комментарий и наблюдения в области истории стиха[712], отсылки к современным интерпретациям Пушкина[713] и одну ярко-субъективную реплику в связи с «Памятником»: «Четвертую строфу либеральные и радикальные критики комментировали ad nauseam»[714]. Любопытно, что, говоря о «Борисе Годунове», Мирский делает «гибридный» комментарий, стиховедческое замечание оказывается оценочным суждением: «Это самая длинная, но, по мнению многих критиков, не самая лучшая из пушкинских пьес. В ней Пушкин использовал странно-монотонную и скованную (fettered) форму белого стиха, с обязательной цезурой после четвертого слога, как во французском décasyllabe»[715]. Отметим, что Мирский упоминает, но не называет «многих критиков», на чье мнение ссылается.

В том же 1924 г. Мирский издал и собственную антологию под названием «Русская лирика: Маленькая антология от Ломоносова до Пастернака»[716]. Отобрав пятнадцать стихотворений Пушкина[717], Мирский сопроводил их комментарием, значительно разнящимся от того, что он делал для антологии Беринга[718]. В «Русской лирике» из биографических сведений оставлены только даты и места рождения и смерти. Далее следует:

За последнее время производится большая работа по выяснению историко-литературной личности Пушкина. Первое место здесь занимают Б. Томашевский (издание «Гавриилиады», с историко-литературным комментарием, являющимся лучшей работой подобного рода во всей русской литературе) и М.Л. Гофман («Пушкин, Первая глава науки о Пушкине», Пб., 1922), посвятивший себя преимущественно вопросам текста и канона, безнадежно запутанным всеми издателями от Анненкова до Венгерова и Брюсова. Пушкинисты прежних поколений занимались главным образом вопросами биографии, которая разработана хорошо, но только монографически. ‹…› Что же касается «критики», то она оставалась чисто субъективной. При этом лишь очень немногие критики XIX века имели какие-нибудь личные данные для суждения о Пушкине (прежде всего Анненков). Статьи Ап. Григорьева и Достоевского гениальны, но ничего не говорят о Пушкине. Все остальное, за редкими исключениями – скучнейшее словоблудие[719].

Уничижительная оценка русской критики поддержана и в комментарии к «Пророку»: «На этом знаменитом стихотворении с особенным усердием упражнялось пустословие комментаторов Пушкина»[720] (172–173).