Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

– Связь Пушкина с европейской культурой XVIII в., историко-культурная генеалогия Пушкина: «Поколение Пушкина было воспитано на французской классицистской литературе XVIII в.; на Адаме Смите, Бентаме и Бенжамене Констане; на латинской ясности и здравом смысле, на правилах и хорошем вкусе»; «Пушкин, живший в эпоху романтизма, не был романтиком».

– Метафизика Пушкина: «Мир Пушкина был миром с обозначенными пределами, миром людей и трансцендентных неизменных законов; природа была для него лишь декорацией; Бог, существующий или нет, был для Пушкина не живой личностью, а лишь непостижимой и иррациональной Первопричиной законов, которые управляют вселенной Человека. В мире Пушкина скорее судьба, а не Бог, является хозяином».

– Поэтика Пушкина: «Первая поразительная черта пушкинского стиля – это почти полное отсутствие метафоры»; «Нельзя делать вид, что Пушкин достигает в своей прозе того же совершенства, что и в стихах. Шумиха, вызванная ею позже, обязана большей частью преувеличением ее достоинств, ее острым контрастом с современной поэтической прозой, ее острым ароматом необычности»[702].

– Место Пушкина в культурной истории России XIX – начала XX в.: «Пушкин полностью лишен всех тех характеристик, которые обычно приписываются русской интеллигенции»; «Пушкиным восхищались и ему поклонялись именно за отсутствие в нем всякого сходства с теми, кто восхищался и поклонялся ему».

– Рецепция Пушкина в русской культуре: «Словарь Пушкина отличается от нашего принципиально; ‹…› и в самом деле можно сомневаться, много ли есть у Пушкина слов, которые мы понимаем так же, как он, и – более того – которые мы ассоциируем с теми же эмоциями, что и он»; «Задача современной пушкинистики – высвободить подлинного Пушкина из ‹…› благочестиво-сотканных сетей ‹Белинского›».

– Рецепция Пушкина в западноевропейской культуре: «Такую поэзию может по-настоящему адекватно перевести лишь поэт, равный Пушкину гением и в совершенном согласии с его наиболее сокровенным “я”».

Мирский был первым, кто заговорил о Пушкине по-английски подобным образом. Сравнение с современными ему англоязычными работами, написанными русскими авторами (например, с общим обзором русской литературы американского слависта А. Кауна (1922)[703] или с главой о Пушкине в англоязычной «Краткой истории русской литературы» И.К. Шахновского (1921)[704]), позволяет увидеть неконвенциональность взглядов Мирского.

Дж. Смит отметил, что статья 1923 г. «не содержит каких-либо отсылок к вторичным источникам (secondary sources) и от начала до конца пронизана острой интуицией»[705]. Отличительной чертой статьи является многоплановость рассмотрения: Мирский характеризует творчество Пушкина с точки зрения истории стилей и истории идей; показывает фигуру Пушкина на европейском и российском фоне (как общеисторическом, так и историко-культурном); рассматривает вопрос о стиле и мастерстве Пушкина. Из всех текстов Пушкина Мирский специально останавливается лишь на «Евгении Онегине». Мирский, таким образом, создает историко-культурный и историко-литературный портрет Пушкина, а не подробную характеристику конкретных литературных произведений. Статья Мирского вызвала сочувственный отзыв К. Мочульского, который писал:

На нескольких страницах в сжатой и популярной форме рассказать английскому читателю о Пушкине, объяснить ему, что такое Пушкин, – задача исключительная по трудности и ответственности. Это «essay» написано блестяще; оно поучительно и для самого искушенного пушкиниста. Характеристика пушкинского творчества связывается автором с пересмотром всего «вопроса». Лже-Пушкин, сфабрикованный Белинским и приспособленный к идейному обиходу интеллигенции, решительно отстраняется; уничтожается легенда о «великом представителе русского духа», «выразителе народных дум», «певце чувств добрых». Другая установка, иной подход – и перед нами новое – живое лицо поэта[706].