Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Несмотря на фундаментальную разнородность теорий Шпета и формалистов, шпетовский термин «структура» вызывал их интерес. Само это понятие, как применяемое в области гуманитарных наук, было, по существу, нововведением Шпета в русский язык. В контексте немецкой науки и философии «о духе» термин «структура» был первоначально введен Вильгельмом Дильтеем, и в первые десятилетия XX в. он служил в философских кругах Германии чем-то вроде «фирменного знака» школы Дильтея[417]. Вероятно, усвоение Шпетом данного термина было связано с его занятиями логикой исторических наук и подготовкой книги «История как проблема логики» (1916). В ходе этих исследований он также знакомится с феноменологией Гуссерля – воспринимая ее в горизонте анализа культурно-исторических явлений. Употребление Шпетом понятия «структура» (например, в разговоре о структуре слова) является, таким образом, тесно связанным с его проектом феноменологической герменевтики исторических наук и культуры.

Формалисты имели иные мотивы для употребления данного понятия. В первую очередь они восприняли позитивно то новое понимание научности, с его пафосом «преодоления психологизма с помощью феноменологии», которое встретили у Шпета и, через него, у Гуссерля[418]. Но мы вполне согласны с Плотниковым, что это восприятие, вместе с самим усвоением формалистами шпетовского термина, можно считать следствием недоразумения: антипсихологизм был только одним из требований «научности» для Шпета. В целом его философия представляла собой совсем другое направление гуманитарно-научного исследования, нежели эмпирическая методология формалистов[419]. Но, несмотря на все это, в мемуарах В.В. Виноградова мы читаем:

В это время в Москве началось увлечение эстетическими работами профессора Густава Густавовича Шпета, и когда приезжали москвичи в Ленинград, то там они знакомились с этими положениями, но у нас наши молодые сотрудники – тогда все мы были более или менее еще молоды – отнеслись к этому очень отрицательно ‹…›; и «Эстетические фрагменты» Шпета, и позднее «Внутренняя форма слова» не могли удовлетворить нас тогда, во всяком случае в полной мере; но вот одна идея незаметно и без ссылок на сочинения Густава Густавовича все-таки обнаружилась и в наших работах. Это вот какая идея. Шпет вообще различал понятия системы и структуры. Помню один разговор с ним личный, он говорил о том, что такое вообще система. Это что-то данное в одной плоскости. Система – это рядоположение элементов, находящихся в каких-то соотношениях, а структура представляет собой внутреннее объединение в целое разных оболочек, которые, облекая одна другую, дают возможность проникнуть в глубь, в сущность, и вместе с тем составляют внутреннее единство. Понятие структуры казалось более подходящим при изучении композиции художественного произведения, потому что только таким образом и можно открыть какую-то внутреннюю сущность целого[420].

«Слово есть архетип культуры, культура – культ разумения, слова – воплощение разума», – пишет Шпет в «Эстетических фрагментах»[421]. Он понимает культуру как разумную, осмысленно оформленную действительность, которая является именно той реальностью, где мы живем друг с другом: выражаем свои мысли и понимаем их. Поэтому сам термин «слово» употребляется им иногда более в метафорическом, нежели буквальном смысле. Можно сказать, что поиск взаимопонимания в дискуссии о свойствах поэтического слова между гахновским кругом Шпета и формалистами был обречен с самого начала; они не только не согласились по вопросу о требованиях к научности исследования, но и по-иному понимали само «слово».