Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Формалистам книга Г. Шпета не понравится: они будут говорить (и говорят уже), что определение внутренней формы у Г. Шпета столь широко, что через него все проваливается, и от языка как такового, в его специфических свойствах, ничего не остается[412].

Мы не представляем, как могут использовать это понятие в своей работе ‹…› лингвисты и литературоведы[413]

Возмущенный судьбой формальной теории Эйхенбаум, вспоминая десятилетнюю историю литературной науки, ссылается на гахновские публикации 1927 г.:

История передала эти вопросы (как это всегда бывает) эпигонам, которые с отличным усердием (и часто на отличной бумаге), но без темперамента занимаются изобретением номенклатуры и показыванием своей эрудиции[414].

Вопрос об органической «структуре» слова

Одним из ранних высказываний о внутренних и внешних формах слова между формалистами и Шпетом можно считать доклад Шпета в МЛК «Эстетические моменты в структуре слова» 14 марта 1920 г. Сам текст не сохранился, но в запротоколированных прениях выражен один из основных тезисов Шпета в сравнении с научными принципами «лингвистов». Здесь философ отвечает на вопрос Д.Н. Ушакова о том, нужно ли вообще оперировать понятием «структура» и не достаточно ли говорить просто об «эстетических моментах слова»:

Г.Г. Шпет указывает, что структура означает строение в глубь, в вертикальном разрезе. Лингвисты направляют же обычно свое внимание на какой-либо из слоев этой структуры в горизонтальном разрезе, в пространственно-растянутом виде[415].

Здесь бросается в глаза не только то, что Шпет говорит о новой методологии в изучении поэтического слова, не совпадающей с формальной методой, но и что все его представление о самих онтологических качествах данного предмета является иным. Шпет понимает внешнюю форму слова как самый крайний «слой» словесной структуры. Он объясняет свой смысл в «Эстетических фрагментах»:

Под структурою слова разумеется не морфологическое, синтаксическое или стилистическое построение, вообще не «плоскостное» его расположение, а, напротив, органическое, вглубь: от чувственно воспринимаемого до формально-идеального (эйдетического) предмета, по всем ступеням располагающихся между этими двумя терминами отношений[416].

В представление Шпета об органической структуре слова включена идея об артикуляции смысла – а смысл, или идея, является для него некоторым идеальным предметом, который именно (как будто бы появляясь из глубины органической структуры) выражается в чувственных формах слова. Тогда внутренняя форма слова (или, во множественном числе, – внутренние поэтические, логические и т. д. формы) – это то структурное отношение, которое существует между эйдетическим предметом и внешней формой слова. Поэтому центральным для эстетической теории Шпета является вопрос о связанности идей с ее выражением, или идейным содержанием эстетического выражения, который он формулирует в контексте феноменологии Гуссерля. Понятие внутренней формы слова, заимствованное Шпетом у Вильгельма фон Гумбольдта, можно считать центральным также в его более масштабном философском проекте, изучающем язык вместе с другими формами культуры как исторические и социальные знаки, семиотические «вещи». Они являются для Шпета особенными «проявлениями» духа данной культуры, воплощениями идей.