Транснациональное в русской культуре. Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia XV

Для Шпета вопрос о реализме является непростой философской проблемой, и его теория должна рассматриваться как часть его более обширного интеллектуального проекта. Опираясь на феноменологическую теорию Гуссерля, Шпет считает искусство выражением или воплощением «эйдетического» или «формально-идеального» в конкретных формах культуры[386]. Таким образом, Шпет тоже имеет в виду эстетику некоторой более «реальной» реальности. Это не то, что «кажется», а то, что есть по сути; искусство должно являться выражением самого «бытия», как он предлагает в «Эстетических фрагментах»[387].

Влияние теории Шпета на работу Академии как целого можно считать значительным. Под руководством Шпета Философское отделение ГАХН занималось разработкой именно общих методологических принципов научных исследований, и эти философские принципы получали свое практическое воплощение в конкретных работах искусствоведов, литературоведов, психологов и т. д.[388] В исследовательской литературе основные цели и идеалы гахновской методологии изображались по-разному. Например, М.С. Гусельцева полагает, что в центре внимания теоретиков ГАХН стояла проблема «смысла и сути культуры», которая возникла в связи с тем идеологическим кризисом, который существовал в среде интеллигенции[389]. В свою очередь, М.К. Поливанов, внук Шпета по материнской линии, отмечает, что ГАХН была «учреждением абсолютно чужим всему советскому образу жизни» и существовала «как некий полный анахронизм»[390]. Согласно Н.С. Плотникову, в десятилетней истории ГАХН можно «наблюдать, в каком направлении начала развиваться интеллектуальная культура Серебряного века, освободившаяся от утопии “религиозного Ренессанса” и направившая свои усилия на создание институциональных форм гуманитарной науки»[391].

Лозунг ГАХН «новая наука об искусстве», по Плотникову, был противопоставлен идеям конструктивистов, теоретиков производственного искусства, ЛЕФа и формализма: вместо приемов «инженерного» конструирования форм гахновцы имели «аналитический взгляд на возникновение художественной формы и постижение ее культурного смысла»[392]. Самое возникновение художественных форм разных видов искусства рассматривалось как часть общего культурного процесса, и теоретики Академии стремились к определению его принципиальных правил. Мы согласны с Плотниковым в том, что то понятие научности, на котором исследователи ГАХН основывали свою эстетическую теорию, развивалось в связи с двумя обстоятельствами. Во-первых, междисциплинарность гахновского проекта требовала создания совсем нового типа гуманитарного знания, способного установить взаимосвязь философии, исторических наук о культуре и естественных и социальных наук о человеке[393]. Цель Академии – «всестороннее исследование искусств» – направила ее искусствоведческую методологию в сторону общей гуманитарной науки как науки о духе, или Geisteswissenschaft. Во-вторых, понимание эстетики гахновцев во многом базировалось на немецкой традиции эстетики и искусствознания: наследии Гегеля и современной с Академией немецкой дискуссии о новой науке об искусстве, «общем искусствознании», или allgemeine Kunstwissenschaft.

Серьезность и «германофильство» гахновских исследований

В своих гахновских текстах, где обсуждаются вопросы эстетики и новой науки об искусстве, – в первую очередь «Проблемы современной эстетики» (1923) и «К вопросу о постановке научной работы в области искусствоведения» (1926)[394] – Шпет ссылается почти исключительно на немецких авторов. Среди своих коллег он был далеко не единственным, кто интересовался немецкой наукой: формалисты даже упрекали ученых ГАХН в «германофильстве». Например, в письме Б.М. Эйхенбаума к В.Б. Шкловскому (22 марта 1927), где он реагирует на сборники ГАХН «Художественная форма» и «Ars Poetica» (1927), мы читаем:

Это – поход эпигонов на нас, но как пошло, как бессильно, как нагло! Какое чванство и какая импотенция! На наши работы не ссылаются, хотя таскают у нас и термины, и все – ссылаются на немцев («эрудиция»!) и в крайнем случае на Жирмунского (доктор!). Особенно возмутительна Шор – ох, уж эти ученые бабы! В Германии, видишь ли, все давно открыто еще при Гёте, а мы думаем, что делаем открытия. Этакая московская наглость![395]

В своем дневнике от того же числа, говоря о тех же сборниках, Эйхенбаум продолжает: «Ссылки почти исключительно на немецкую науку – московские теоретики признают только Шпета (за немецкую фамилию?) и немцев. О нас говорят с презрением, с иронией – как о детях»[396].