Травести бурлеска

— И чего ты так вцепилась в этого Пашу? Сразу богатого и признанного нельзя найти? — спросил я её.

Она всхлипывала. Что заставляло её плакать? Страх перед тумаками или отсутствие аусвайса, мне было непонятно.

— Ты же его не любишь? — продолжил я.

Надя убрала руки от лица. Тушь вокруг глаз, размытая солью эмоций, была как траур по умершим мечтам. Из-под правой ноздри на верхнюю губу стекала тоненькая прозрачная тягучая полоска.

— Вытри нос.

Девушка быстро провела большим пальцем правой руки над губой, а, потом, не задумываясь, вытерла её о халат.

— Глаза размазала? — спросила она.

Нет инопланетнее создания, чем женщина. Её сейчас волнует, размазаны ли у неё глаза. Как будто в настоящий момент — это самое важное.

— Размазала.

Она кивнула, вздохнув.

— Ты сейчас похожа на Джокера из фильма «Тёмный рыцарь».

— Я не смотрела.

— Зря, там играл Хит Леджер.

— Кто это?

— Актёр.

— Хороший?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Он потом застрелился.

— И что?

— Ничего. Просто застрелился и всё.

— Этим был интересен фильм? Тем, что кто-то застрелился?

— Не кто-то, а актёр.

— А фильм?

— Что фильм? В фильме он играл Джокера.

— Понятно, — помолчав, ответила Надя.

Я не понял, что ей «понятно» и подумал, что фильм, действительно был интересен по большей части тем, что Хит Леджер после съёмок застрелился до выхода фильма на экран. Тем самым подстегнул в кинотеатры даже тех, кого сага о человеке-мыше не интересует вовсе.

— Он меня любит, — тихо проговорила Надя, глядя в пол.

— Кто?

— Павел.

Я молчал. Разбираться в том, кто кого любит и кому это надо — не хотелось.

— Ну, пойду, — сказал я и попытался встать с дивана.

Надежда, словно меня не слышала. Она заговорила тихо, словно читала сказку на ночь. Я, конечно, остался на диване и узнал, что познакомились они с Павлом, на квартире для фей. Куда писатель зашёл за новыми впечатлениями. Он вёл себя скованно и чувствовал неуютно. Оттого хотел казаться развязным. Заплатив и за классику, и за дополнительные услуги, произнёс, как ему показалось крутую фразу: «Детка, наконец, я солью баллоны» и принялся за дело. Баллоны он так и не слил. Как Надя не старалась, колдуя над эрекцией — в итоге полчаса обоюдных мучений. Оставшиеся полчаса он шёпотом читал ей стихи, а Надя, положив голову ему на грудь, плакала от умиления. Девушке не нравился его запах, и телом он был слишком худощав, но ей никто и никогда не читал стихов — вот незадача. А когда гений пера уходил, он назначил девушке свидание. Свидание состоялось в ресторане, при свечах, с бараньей ногой и красным вином. Он назвал её музой и признался, что никогда и никого так не любил.

На съёмной квартире у Павла был только раздолбаный диван и пара кружек. Из которых вечером пили шампанское, а утром кофе. Зато секс состоялся. Не то чтобы грандиозный, но с достаточной эрекцией, и диван был сломан окончательно. Он уснул позже её, а не захрапел, отвернувшись сразу после коитуса. Утром, Надежда была одарена букетом полевых ромашек. Где он их нарыл — осталось загадкой.

И вот, два года они встречаются, и трахаются всё на том же разбитом диване, у которого теперь только одна целая ножка, а вместо трёх остальных толстые тома: «Преступление и наказание», «Война и мир» и «Анна Каренина».

— Я прошу тебя, отдай мне карту, — закончила она.

— У меня её нет.

Выйдя от Нади, я взял банку пива и поплёлся домой спать. На лифте не поехал. Захотелось взбежать вверх по ступеням и выдохнуться. Так чтобы сердце колотилось и воздуха не хватало.

Странно, ей нужен муж — думал я, — просто муж. Неважно, любимый или нет. Всё равно. Она считала себя одинокой и тяготилась этим.

Но, странно. Как только ты становишься не одиноким и оставляешь свободу, ты тяготишься оковами. Как в старом анекдоте, когда человек приходит к раввину и спрашивает, жениться мне или нет. Тот же отвечает, — делай что хочешь, всё равно пожалеешь.

Наверняка, Надя врёт. Её интересы не в плоскости замужества и богатства. А если нет, то в чём?

А Хит Леджер… Ну и хер с ним, с Хитом. Он уже свободен.

Квартира, как не странно, не имела следов погрома. Парочка мирно спала на диване. Если им так нужна была карточка, отчего такое доверие моей персоне? Почему не облазили, не обшарили, не разгромили? Я ощущал, что в последнее время живу только вопросами. Загремел телефон. Двое на диване так и не пошевелились.

Я поднял трубку. Меня не волновала ни Ираида, ни мои дети. А может быть, и волновали, прежде всего. Оттого я поднял трубку, не взглянув на определитель номера. Голос плачущей Надежды коснулся моей барабанной перепонки, а молоточек с наковальней, стал уныло стучать, передавая вибрацию на улитку внутреннего уха. Волоски, приводящиеся в движение жидкостью, затрепетали, и я стал вникать в слова.

— Что во мне не так? — всхлипывая, спрашивала она.