Три Анны

Узнавать Ане предстояло очень многое. Живя в глухой деревне, она вообразить не могла, сколько народу живёт в большом городе. Конечно, в Олунце народишко тоже имелся, но не столько, чтоб, идя по улице, приходилось проталкиваться сквозь толпу. И люди в Ленинграде были другие – настороженные, хитрые. С ними надо держать ухо востро. Чуть зазеваешься, глядь, а твоя очередь в булочной уже занята. Или сдачу иной раз пересчитаешь, а копейки не хватает. В Олунце о таком слыхом не слыхивали, а уж в Дроновке и подавно! Там дома никто не запирал. Уйдёшь в лес, прислонишь к двери палочку, чтоб видели, что хозяев дома нет, вот и все запоры. А тут хозяева дверь велят на три замка закрывать, а на ночь ещё и щеколдой закладывают. И голодно здесь по сравнению с деревней. В сёлах у людей свой огородишко, да скотинка в хлеву мычит. Худо-бедно, работящая семья до лета всегда продержится. А тут если не дали карточки – то можешь шить саван.

К слову сказать, Демьян Кумачёв в карточках особо не нуждался. Кроме зарплаты, он, как знаменитый пролетарский поэт, раз в месяц получал особый правительственный паёк с такими продуктами, о которых Аня только в книжках читала. На столе у Кумачёвых она в первый раз увидела чёрную икру – мелкую, как щучья. Понюхала кружащий голову аромат пирожных со смешным названием «Буше», но особенно ей понравилась тонкая колбаска, названная хозяйкой «сухой колбасой». Сама она ничего не пробовала: не смела, да и не хотела. Только молча подавала блюда на стол, довольствуясь одной кашей и остатками супа, варить который была большая мастерица – спасибо, Нгуги научил. Баба Катя, та больше затирухи стряпала да картошку в чугуне.

Несмотря на съестное изобилие и ленивый образ жизни, на лице поэта Аня частенько улавливала тревожное выражение. Особенно, когда в газетах появлялись заметки о чистках. После их чтения Демьян Иванович начинал работать с удвоенной энергией, а потом зачитывал Ираиде Марковне новые стихи, пестрящие словами: «коммунизм», «борьба» и «индустриализация».

Что это такое «чистка», Аня поняла довольно скоро. Помог разговор хозяйки по телефону после ночи, в которую хозяин не пришёл домой ночевать.

– Ты представляешь, Сиси, – дрожащим голосом говорила в трубку Ираида Марковна, – недавно проходила чистка в Союзе писателей и оттуда вычистили трёх прозаиков. Двое из них сейчас без работы, а один, Волков, арестован. Я так боюсь, так боюсь… – Всё время разговора величественная хозяйка нервно терзала ворот шёлкового халата, приоткрывавший шею, расцветшую красными пятнами.

Чисток боялись смертельно, до ужаса, до самоубийств. Быть вычищенным с работы или, того хуже, из партии как неблагонадёжный элемент – значило опуститься на самое дно общества. От вычищенных отворачивались друзья, завидя их, соседи переходили на другую сторону улицы, а дети изгоев частенько публиковали в газетах обращения, где чёрным по белому значилось: «Я отказываюсь от своего отца. Прошу считать меня свободным от сыновнего долга».

«Неужели этот ужас, царящий вокруг, и есть та свобода, за которую боролся Алексей Ильич и ради которой отказался от своей любви?» – думала Аня, начиная понимать, как тяжело он пережил осознание того, что его жизнь потрачена зря и совершённые им преступления не имеют оправдания. Размышляя о происходящем, Ане всё чаще хотелось взять в руки хорошую книгу и хоть ненадолго забыть о действительности. Тем более что книг на полках стояло предостаточно.

Один раз, стирая пыль, Аня заметила томик Шекспира на английском языке. Это был её любимый поэт, и она знала наизусть почти все его сонеты.

Рука сама собой потянулась к книге и раскрыла её на двадцать восьмом сонете:

И день и ночь – враги между собой —
Как будто подают друг другу руки

.Тружусь я днем, отвергнутый судьбой,
А по ночам не сплю, грустя в разлуке.

Аня усмехнулась созвучности сонета её настроению, но уловив шорох в коридоре, вздрогнула и поставила книгу на место. Изображать из себя неграмотную дурочку получалось с трудом, и Аня подумала, что в ближайшее время начнёт искать себе работу. Любую, хоть камни ворочать. Вот только выдастся свободное время. Но свободного время никак не выпадало, замыкая её в круг: уборка – магазин – готовка – рынок – мытьё посуды – стирка и снова уборка. С каждым днём хозяева нагружали её всё больше и больше. Так продолжалось до того дня, пока не раздался телефонный звонок и лично товарищ Кумачёв не снял трубку.

* * *