Три Анны

Хотя в семье Кумачёвых продукты не переводились, положенную норму выкупали строго. Ираида Марковна лично сверяла оторванные купоны, проверяя, не поживилась ли за их счёт новая домработница. На рабочую карточку полагалось 200 гр. хлеба в день и полкило макарон. Жиры отоваривали раз в месяц, и именно за ними приходилось стоять дольше всего. В длинной очереди у Елисеевского магазина, Аня открыла для себя ещё одну городскую новинку – маргарин.

– Это, гражданочка, перетопленное с водой растительное масло, – объяснил ей благообразный старичок с бородкой клинышком, стоящий в очереди впереди неё. – Натурального масла в городе нет, вот России и пришлось использовать сиё французское изобретение. Если бы вы разбирались в химии, я вам рассказал бы состав этого, с позволения сказать, продукта.

– Я разбираюсь в химии, – прошептала Аня, увидев, как старичок удивлённо поправил пенсне.

Под мерное перечисление химических составляющих маргарина и технического процесса его изготовления Аня подумала, что ни один человек в их Дроновке не стал бы даже пробовать на зуб кокосовое масло, перетопленное с эмульгаторами и лимонной кислотой. Жизнь в деревне имела свои преимущества, хотя порой казалась сонной и ленивой. Здесь же, в почти столичном Ленинграде, во всём чувствовался чёткий пульс жизни. Он стучал молотками кровельщиков по крышам домов, развевался флагами на площадях, сигналил звонками трамваев и разливался песнями пионерских отрядов, маршировавших по широким мостовым.

– Вам надо на рабфак, гражданочка, оттуда прямой путь в институт, – сказал ей на прощание старичок из очереди, когда они, прижимая к груди свёртки с маргарином вышли на Невский. Он вежливо приподнял шляпу и улыбнулся: – Новой России нужны образованные люди.

Слова собеседника заставили её задуматься. Учиться она любила. О рабфаке, как сокращённо называли рабочие факультеты, Аня прежде читала в газетах и знала, что туда принимают рабочих, у которых нет школьного аттестата. Три года они получают школьное образование и потом становятся студентами.

Снова всё упиралось в нормальную работу, потому что на рабфак брали по рекомендации со службы.

Аня так задумалась, что вздрогнула, когда на пороге кухне возникла Ираида Марковна, одетая в строгий костюм с мужским галстуком.

– Я ухожу по очень важным делам. Вернусь не скоро. К шести приготовишь курицу. Но самое главное – сиди тихо. Демьян Иванович работает.

– Хорошо, – сказала Аня, подумав, что за всё время проживания в этой квартире, «да», «нет» и «хорошо» составляли её основной лексикон. Но большего от домработницы в этом доме не требовалось. В отличие от Кумачёвых, у Алексея Свешникова она совершенно не чувствовала себя прислугой, и хотя Алексей Ильич почти не разговаривал с ней о посторонних вещах, кроме уроков, Аня понимала, что он не презирает её и не считает никчёмным существом, годным лишь для чёрной работы. И там, в доме на порогах, у неё был Нгуги – добрый и весёлый друг. Интересно, как он поживает?

Прощаясь с Нгуги накануне отъезда, она заметила, что он совершенно потерял голову от Фимки Портнихиной, даже говорить стал её словами, всё время сбиваясь на лозунги вроде «Даёшь смычку города и деревни!».

«Хороший из Нгуги получится председатель колхоза – душевный и порядочный», – решила Аня, обнимая друга перед расставанием.

Здесь обнять некого. Никто не поможет, всё сама. Она плеснула себе остывшего чая из медного чайника и с опаской посмотрела на керосинку, которую так и не научилась правильно заправлять. То она у неё коптила сверх меры, то наоборот, облизывала бок кастрюли высоким пламенем, мгновенно сжигая керосин.

Керосин продавался рядом, в керосиновой лавке, и перед тем как начать готовить, Аня решила попросить у хозяина двадцать копеек и сбегать туда с бидончиком, сделать небольшой запас на всякий пожарный случай. Она осторожно подошла к дверям кабинета Демьяна Ивановича и услышала, как он расхаживает по кабинету взад-вперёд, напевая свою песню, вытекающую из всех городских репродукторов:

«Неустанно и ночью, и днём
Трудовую победу куём,
И железные наши станки
Чуют мощь пролетарской руки!»

«Настраивается на работу», – догадалась Аня, решив как-нибудь перебиться с керосином и не мешать поэту.

Привстав на цыпочки, она повернула по направлению к кухне, но отойти не успела, потому что дверь резко распахнулась и на неё негодующе уставились глаза Кумачёва.

– Подслушиваешь? Подозревал, что тебя подослал ко мне этот ренегат Эдуард Багрицкий! – Он больно схватил Аню за руку и рванул на себя: – Признавайся, дрянь! Я всё из тебя вытрясу!

Прыгающий рот брызгал капельками слюны, вылетавшей при крике, а сильные пальцы переместились на Анино горло и стали медленно сжимать его, больно царапая кожу.

Не понимая, в чём дело и кто такой Эдуард Багрицкий, Аня с содроганием смотрела на тёмное от ярости лицо хозяина, напоминающее страшную маску, наподобие той, которую Нгуги вырезал из соснового полена.