Три лишних линии (СИ)

      Напряжение и отчаяние настаивались и крепли, и Лазареву казалось, что от бесконечных мыслей об одном и том же он скоро сойдёт с ума.

      В пятницу вечером он созрел: понял, что дошёл до ручки, до грани с помешательством. Ему нужно было открыть предохранительный клапан, стравить накопившееся напряжение, иначе… Он не знал, что будет иначе. Наверное, для начала он просто сядет на диван и заплачет. Вот так просто. Не от горя или обиды — от беспомощности. Самое жуткое и отвратительное чувство, какое только можно себе представить. Он всегда завидовал тем, кто мог легко смириться и признать, что они не в силах ничего изменить. Он не мог — особенно сейчас, когда смириться значило бы разрушить всё, что он строил и планировал годами.

      Он не помнил, когда плакал в последний раз. Наверное, ещё в школе, из-за какой-нибудь ерунды. Ему совершенно не хотелось делать это сейчас, но иногда, особенно когда он вертелся в кровати без сна, на него накатывало что-то вроде внутренней дрожи, неуправляемого отчаянного чувства, которое росло и распухало внутри, словно хотело проломить грудную клетку, и к горлу подкатывал ком. Лазарев не хотел видеть себя плачущим — это значило бы, что он сорвался, что он слабак и псих, поэтому он сам позвонил Толяну и спросил, не собирается ли он куда в субботу. Любые похождения на выбор Толяна. Всё что угодно, лишь бы не ещё один одинокий вечер в своей квартире и эти вызревающие в груди рыдания, пульсирующие, как готовый лопнуть нарыв.

      У Толяна в планах была сауна. Лазарев согласился, хотя и не любил это дело. Посидеть в парилке он любил — ему не нравилась излишняя откровенность этих заведений. По большому счёту это мало чем отличалось от того же знакомства в чате или на сайте: такая же биржа, где встречались спрос и предложение, но на сайте ты был хотя бы спрятан за ником и аватаркой. На сайте ты мог даже воображать, что выбираешь ты, а остальные — товар. В сауне тебя рассматривали столь же оценивающе, как ты разглядывал других. Одно дело было получить приглашение от кого-то абстрактно виртуального, и совсем другое — почувствовать, как тебя в реале хватают за руку, проводят рукой по спине или шее, заговаривают, смотрят в глаза… Толян относился к этому совершенно спокойно: он за этим сюда и пришёл — чтобы найти партнёра и потрахаться, но Лазарева передёргивало, когда его начинали критически осматривать, и редко решался сделать предложение сам, потому что боялся, что откажут. У него не было реальных оснований бояться: высокий, в прекрасной форме, ухоженный, недурной на лицо, нестарый. Но ему могли отказать по независящим от него причинам: кто-то предпочитал молоденьких мальчиков и принципиально не знакомился с людьми старше двадцати пяти, кто-то соглашался только на блондинов, кто-то, как и он сам, искал исключительно пассов. Толян, ездивший с делегацией в Германию, говорил, что там в саунах была удобная система: акты надевают браслет с ключами на одну руку, на правую, кажется, а пассы — на левую, потому что мало по кому с лёту понятно. В Москве такой традиции не было, и приходилось спрашивать — дебильная ситуация, честно говоря.

      Лазарев до этого бывал в сауне четыре раза: один раз ещё в Питере (не понравилось совершенно), один раз в Барселоне во время отпуска и два раза здесь, в Москве. Вообще-то, Лазарев побаивался там показываться. Он не был фигурой публичной, не появлялся на пресс-конференциях, но всегда был риск, что его кто-то узнает. Это могло стать концом карьеры. Поэтому он предпочитал знакомства в интернете и развлечения на квартире у Толяна или же в снятой в компании проверенных людей частной сауне. Но сегодня странным образом хотелось чего-то такого — риска, напряжения, способного перебить другое напряжение, обгладывавшее его, как кость, уже целую неделю.

      Когда он вышел из такси, Толян уже ждал его возле дверей сауны, докуривая сигарету. Они пожали друг другу руки, протянув их через натёкшую с кондиционера лужу, в которую никому не хотелось вступать, и Толян сказал:

      — Ты тут вроде не был?

      — Нет, я в «Воду» ходил, — Лазарев осматривал неприметный вход.

      Он встал подальше от Толяна и его сигареты: от жары, к вечеру немного спавшей, но оставившей после себя тяжёлый запах раскалённого асфальта, и без того нечем было дышать. Нос, рот, язык, горло — всё было выслоено гарью и пылью.

      — Надо было в четверг прийти, тебе бы больше понравилось, — заметил Толян.

      — А что в четверг?

      — Тем, кто младше двадцати пяти, вход сто рублей. Всякие, знаешь, полуголодные студентики. Прелесть… Правда, старичьё на это дело тоже слетается.