Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Однажды, во время одного из таких очередных и, как казалось ему, последних, прощальных скитаний по этому городу, дождь загнал Павла в ту самую лавку, где и случилось с нашим героем то, что случилось, благодаря чему изменилось течение его жизни, а имя его вошло в историю. Копаясь в кучах сваленных как попало книг и рукописей в лавке напротив Колледжио Романо – читатель наш наверняка знает, где это, ведь лавка существует до сих пор, – он обратил внимание на связку грязных листов в едва державшемся шагреневом переплете. Открыв рукопись и бросив на первую страницу рассеянный взгляд, Павел с изумлением понял, что речь шла о тексте, написанном на польском языке. Это показалось ему более, чем странным – невозможным. Ведь почти все старые польские документы были написаны на латыни. А тут самому даже поверхностному взгляду немедленно становилось понятно, что речь шла о документе старом, быть может даже очень старом. Нашедшихся у Павла в кармане нищенских сольди чудесным образом хватило на то, чтобы приобрести эту рукопись у неприятного, толстого, как гусеница, букиниста. Завернув ее своими черными от вечной возни с книгами пальцами в обрывок газеты – торговец рыбой не сделал бы этого тщательнее, – букинист протянул Павлу его находку с тем выражением презрения, смешанного с состраданием, которым одаряют в момент сделки своих клиентов букинисты всех времен и народов. Схватив рукопись, Павел помчался домой: дождь уже к тому времени, вероятно, кончился, а если не кончился, Павел от возбуждения его уже не замечал. Он буквально взлетел по лестнице, чудом не сломав себе шею, и упал в кресло у окна, выходившего на Авентин. В ближайшие дни, недели и даже месяцы никто о нем ничего не слышал, никто его не видел. Что он делал, чем питался, и питался ли вообще, мы не знаем. А знаем только, что по окончании этого периода, выйдя снова на свет божий, Павел поспешил предстать перед лицом последнего из тех блестящих Завадовских, имение которых простиралось близ Порта-дель-Пополо, вдоль прямой как стрела и ведшей на север виа Фламиния. Находка Павла, доведенная до сведения этого аристократа, вызвала волну подлинного воодушевления на бывшей родине Некревских. Была объявлена народная подписка, и рукопись, купленная Павлом за деньги, на которые он не смог бы даже скромно поужинать в римской таверне средней руки, была приобретена Польской Национальной библиотекой за сумму невообразимую. Это и была – и есть – знаменитейшая в истории не только польской, но общеславянской словесности «рукопись Некревского». Она-то и является причиной того, что имя его сохранилось для потомства. Да и не только имя, а и облик, и те немногие сведения, которые мы постарались здесь собрать в более или менее связное повествование. Это и есть причина того, что в вышеуказанном костеле святого Станислава установлена доска в память и во славу Павла, с его портретом, описание которого мы поместили в начале этой книги.

Что же представляет собой эта «рукопись Некревского»? Остановимся здесь ненадолго, чтобы попытаться объяснить самим себе, а значит, вместе с тем, и нашему читателю, смысл и значение этой необычайной находки. Начертанная на пергаменте и датируемая XV столетием, рукопись Некревского являет собой первый из известных образчиков польской эпической поэзии. Написанная, как мы уже сказали, не на латинском, а именно на польском, то есть на самом что ни на есть вернакулярном языке, она является, по мнению некоторых ученых, списком произведения, составленного, по меньшей мере, в XII веке. Рифмованная созвучиями десятисложных строк, организованных в строфы разной длинны – от десяти до двенадцати – поэма подписана именем Казимира Региомонтануса, бывшего либо ее автором, либо скрибом, то есть копиистом. Она свидетельствует о том, что поэзия трубадуров и миннезингеров добралась в те отдаленные времена и до славянских земель, ибо является она оригинальным вариантом песни жеста – или, иначе говоря, сказания о великом поступке. В ней рассказывается история святого Войцеха, альяс Адальберта, а посему и именуется она «Песнью о смерти Адальбертовой».

Повествование открывается сценой во дворце польского короля Болеслава Храброго. Он видит во сне, как его друга, урожденного Войцеха, сына Славникова, принявшего в монашестве имя Адальберта, одевают в черные одежды, и как собравшиеся вокруг него женщины бросают на него крупный речной жемчуг. Проснувшись, Болеслав понимает, в чем был смысл сна. Друг его прекрасный, святой и божий человек Адальберт, пришедший по его просьбе жить к нему в стольный город Гнезно, подвергнется вскоре смертельной опасности. Далее следует рассказ о жизни Адальберта.