Три повести

Я возвращался домой при луне. Она висела над Скурчей такая огромная и неестественно светлая, что казалось, ее кто-то смастерил специально для этих мест. Все лунные моря — напоказ. Все лунные цирки — точно на блюде: гляди, любуйся!

По левую руку от меня — таинственная масса моря. Словно живое оно: мечтательное, задумчивое, полное мыслей. Море словно бы беседовало со мной, понимая любой немой вопрос, обращенный к нему. А по правую руку — лес. Я еще не был в нем и плохо понимал его. Он тоже казался таинственным. Там светились огоньки, и я не понимал, кто зажег их. Они были такими же далекими, как и звезды, и такими же непонятными, как звезды.

Голова кружилась. Будто жернова работали в ней — приятно, неназойливо. Это от выпитого вина. Но пьяным себя не чувствовал. Было этакое очень легкое ощущение от собственного существования. Не знаю, понятно ли я выражаюсь? Не было тяжести, того многопудья, которое делает тебя чугунным от выпитого. Все было в норме, и это ни с чем не сравнишь. Норма — великая вещь!

Я уносил с собой подаренную Леварсой бутылку чачи. Она немножко мешала мне, но ведь не бросать же ее! Шел я по улице Зевса Громовержца. Правда, подо мной не звенели гранитные торцы, и квадриги не пугали меня. Проселочная дорога вилась вдоль морского берега на границе зеленой травы и серого песка. В сильный шторм море, несомненно, доходит сюда и слизывает сухие травинки и опавшие листья.

Впереди маячил платан. Под ним чернел силуэт автомашины. Где же сами автотуристы? Купаются или лежат на разложенной возле машины постели?

Они, оказывается, ужинали, сидя на коврике с той, невидимой стороны машины. Дорога проходила шагах в десяти от них. Я сказал громко:

— Если не ошибаюсь, Глущенки еще не спят?

— Вы угадали, — отозвался женский голос. — Кто там?

— Ваш муж, как бы это сказать, — дома?

— Валя, к тебе пришли.

Теперь я вспомнил его имя и отчество: Валентин Павлович.

— А, — сказал Глущенко, — пожалуйте! Вы в самое время поспели. Присаживайтесь к нашему немудреному столу.

Он по-прежнему был неотразим своей фигурой и атлетическими плечами. Она оказалась весьма миловидной. Таково было самое первое впечатление при лунном свете.

— Валентин Павлович, — сказал я, — мы с вами познакомились нынче утром.

— Ну конечно же!

— Если не возражаете, есть тут у меня бутылочка местной водки. Чача называется. Иду, можно сказать, от гостей да в гости.

— Прошу вас… Простите, не знаю вашего имени…

— Лев Николаевич…

Его жена хихикнула. Я знаю почему: ее смутили мое имя и отчество. Особенно потому, что я без бороды, хотя и ношу имя Толстого…

— Прошу вас, Лев Николаевич, присаживайтесь вот здесь. Зовите меня просто Валя, а ее — Лида. Так естественней… Давайте вашу бутылку. Ею распоряжусь я, а Лидочка угостит кофе. Хотите кофе по-турецки?

— Вот его-то мне сейчас и недостает. Все было сегодня, а вот кофе не было!

Много ли надо, чтобы далеко от дома перезнакомиться людям, желающим чувствовать себя независимо и непринужденно? Думаю, что для этого вполне достанет пяти минут. На шестой минуте уже кажется, что болтаешь со старыми друзьями. (Ну, разумеется, речь идет о людях общительных, а не бирюках-одиночках.)

Мы разговорились, что называется, по душам.

Лидочка — Лидия Игнатьевна, — которую уже успел рассмотреть более подробно, внесла существенные коррективы в мои первые впечатления: она настоящая красавица, с цыганским блеском глаз и резкими, порывистыми движениями. Должно быть, у нее раздражена щитовидка. Мой знакомый врач говорил, что это для женщины не очень плохо, если только не слишком беспокоит. Легкая раздражительность щитовидки подсвечивает зрачки внутренним огоньком, к которому, дескать, весьма чувствительны мужчины.

Ее матовое лицо с крепко посаженным, задиристым носиком и большими глазами все время как бы обращалось к тебе. Если даже при этом она разговаривала с мужем. Бывают иконы, которые не спускают с тебя своих глаз, где бы ты ни находился. Так постарался богомаз. И в данном случае я имел дело с неведомым богомазом, сотворившим прелестную Лидочку.

Была она не высока, но под стать своему мужу: тоже стройная, тоже атлетического сложения — я бы подумал, что она неоднократная чемпионка в соревнованиях по художественной гимнастике. И в то же время было в ней что-то архиженское, что-то от «Неизвестной» Крамского и что-то едва уловимое от шансонеток Тулуз-Лотрека. Я имею в виду не прямое сходство, а нечто отдаленное, намекающее, напоминающее и так далее. Одним словом, меня, надеюсь, поймут: ибо просто так, грубо сплавить «Неизвестную» с шансонетками нелепо и нелегко. Но что-то объединить в их характере, их облике, как это сделал богомаз, создавший Лидочку, вполне возможно…

— Здесь очаровательно, — говорила Лидочка. — Мне очень нравится. Именно вот так по-цыгански, на берегу моря. А вы, наверное, со всеми удобствами?

— О да! — ответил я с подчеркнутой горделивостью.

— Мы с нею все время спорим, — сказал муж. — Она за полную дикость, а я — за примесь цивилизации. Скажем, так: дикий берег и хорошенький коттедж с ванной, душевой и гаражом.