Три повести

— Устарелый взгляд! Для того, чтобы убытки покрывать!

Я слушал всю эту болтовню и пришел к выводу, что Витольд большой делец. Ему палец в рот не клади. Это один из тех гешефтмахеров, которые время от времени украшают своими именами газетные рубрики «Из зала суда». Вредоносность подобных типов не в том, что сами по себе они — махинаторы. Это полбеды. А в том, скорее, что растлевают вокруг себя все и вся. Одно соприкосновение с ними преступно с моральной точки зрения и несомненно преступно при деловом контакте. Я знаком с этой породой людей. Их хлебом не корми, но дай возможность обделать какое-либо грязное дельце. Все равно какое, лишь бы было оно доходно.

Шукур, например, был о Витольде самого высокого мнения. По его разумению, этот москвич олицетворял деловитость и коммерческую честность. Я могу без расписки доверить ему миллион, заявил Шукур. Особое впечатление произвел на директора «Националя» следующий факт. Витольд позвонил в Москву — и в Скурчу прибыл груз: бочонок атлантической селедки пряного посола и бочонок кетовой икры. Как в стародавние времена, векселем в этой сделке служило честное слово Шукура. Однако и Шукур оказался на высоте: он тут же выплатил москвичу условленную сумму. Витольд, в свою очередь, отозвался о Шукуре так: человек-кристалл! Не знаю, ясно ли видит рыбак рыбака, но жулики далеко-далеко видят друг друга…

Витольд все еще нежился в песке, когда его окликнула жена — женщина пухлая, как подушка.

— Пора ехать! — предупредила она.

Витольд живо поднялся.

— Поехал я, — сказал он. — Надо в город смотаться. Мне обещали вырезку. Там же я и зажарю. В ресторане.

— Это хорошо, — облизнулся Виктор. — Вырезка и алычовая подливка! Что может быть лучше?

— Что? Лучше литр холодного молока, — возразил Витольд. — С хорошим белым хлебом и маслом. И с зернистой икрой.

— Нет! — отрезал Виктор. — Я — за кавказский стол!

— Я тоже, — согласился москвич. — Но сначала — икру, а потом горячие кавказские блюда.

— Кому что нужно в городе? — осведомился Витольд.

— Если не трудно, привезите каких-нибудь сигарет, — попросил я. — Все равно каких.

— Есть!

— И черного хлеба, — бросил вдогонку Валя.

— Есть! — повторил Витольд, убыстряя шаг.

Мы смотрели вослед ему с любопытством. С пребольшим. Виктор безошибочно определил:

— Жук!

8

Лежу на скрипучих нарах и слушаю жужжание холодного водорода, разлитого по всей вселенной. В ушах всегда что-то шумит при абсолютной тишине. Поэтому-то я и приписываю его соответствующему поведению водорода, которого, разумеется, простым ухом не уловишь. В моем ящике, как это ни странно, я бы сказал, прохладно. Ветерок вдруг заскочит в окошко. То ненароком шмыгнет через дверь. Если я скажу, который час, вас не удивит прохлада: три часа утра! В такое время всем нормальным спать положено. А я не сплю. Возможно, ветерок повинен в этом. Я даже озяб. И это в июле! Да еще где! В самой Скурче!

В углу хоронится от посторонних глаз заветная бутылочка. Если не ошибаюсь, в ней осталось немножко целебной жидкости. Верно, не ошибся. Прикладываюсь к ней — и чувствую себя значительно лучше. Проходит озноб, настроение резко поднимается. Пусть теперь дует этот ветерок сколько ему влезет!

Выглядываю в окошко. Оно не больше корабельного иллюминатора, только квадратное. В сером предутреннем свете я вижу дом Анастасии Григорьевны. Он молчалив. Точно пустой. Я спрашиваю себя: неужели вовсе не думает обо мне моя Светлана? Почему это мои мысли будят ее, а я совершенно не ощущаю ее биологических радиоволн? Или они очень слабы, или она крепко спит, и ничто не тревожит ее сна?

А что, ежели прокрасться к ее окну и легонько постучаться? Надеюсь, она достаточно романтична, чтобы понять мою невинную выходку…

Вот там, справа, калиточка в огород. Я знаю тропинку, которая ведет к восточной стороне дома… Дайка подам о себе весточку… Чем черт не шутит — может, и появится в окне!

Еще раз проверяю время — начало четвертого… А вдруг наткнусь на Анастасию Григорьевну? Ведь у старух сон чуток, а иные ночи напролет глаз не смыкают. Что я ей скажу? Чем объясню свое раннее путешествие?..

Пересилил себя и поборол нелепое, как я убедил себя, желание. Нечего шататься под окошком, лучше поговорить с нею днем, не хоронясь от Анастасии Григорьевны. Она же разрешила свиданки. Правда, с некоторыми оговорками. Но эти оговорки меня вполне устраивают. Так к чему эти испанские средневековые штучки?!

С тем и улегся в постель. Но сон, как говорится, бежал от меня. Вспомнилось детство. Кто может сказать, почему в три пятнадцать утра человек вспоминает детские годы?.. Тихое подмосковное село ожило передо мной. Пятистенная изба. Лесные ягоды. Пахучие сосновые перелески. Шумные ребята. Отец и мать… Боже, как все это было давно! Все тогда казалось неповторимо радостным. Ни забот, ни тревог. Самая большая забота — не проспать бы в школу, самая большая тревога — не пропустить бы картину в кинотеатре. Ах, какое это было время! Неужели юность? И неужели прошла безвозвратно? Вот так — начисто, навсегда! И только по утрам является в полусне и полуяви?