Три повести

— А я-то думал, Леварса, что погода отличная.

— Для вас — отличная. А для нас — очень плохая. Дождь нужен. Десятый день сухо. Земля как песок. Можно на ней загорать, как на пляже.

— А что говорят метеорологи?

— Матуа, что ли?

— Разве он метеоролог?

— Такой же, как я. И ты. У него есть радио и есть разные приборы. Он обещает дождь. Целых две недели дождя.

— Прекрасно, Леварса!

— Нет, совсем не прекрасно, — сокрушается Леварса. — Дождь будет две недели. Это совсем не нужно! Кому нужен дождь целых две недели?!

— А сколько же?

Леварса подсчитал сколько: день-два, но зато чтобы хороший, чтобы земля пропиталась как следует, на пол-аршина. Не меньше! Потом — снова хорошая, теплая погода четыре-пять дней. А там — опять дождь. Тогда будет урожай!

В детстве, я говорил уже, в деревне жил. Но в ту пору меня больше занимали рогатки, из которых бил несчастных птиц, нежели урожаи и погода. Переселившись в город, сделался эгоистом: дожди выводили меня из себя. Хотелось, чтобы небеса всегда были солнечно-ясными. И совсем не думал о пахарях, чьи желания в отношении погоды являлись прямо противоположными…

Я смотрел на озабоченного Леварсу и думал о превратностях крестьянской судьбы: от чего только она не зависит! И от дождя, и от тепла, и от грозы, и от половодья, и от вёдра, и от ливней, и от града, и от ветра, и бог знает от чего еще! Скоро ли наука избавит их от этих переживаний?..

Во дворе показалась Анастасия Григорьевна. Она несла тяжелое ведро.

— Настя! — окликнул ее Леварса.

Старуха поставила ведро наземь. Вытерла руки о фартук.

— Слушай, Настя, — сказал Леварса, — сколько ты работаешь? Давай лучше мужа тебе найдем. Знаешь какого?

— А ну, какого? — полюбопытствовала старуха.

— Такого молодого. Чтобы хозяйство вел.

Старуха замахала руками:

— Это чтобы обшивать и обстирывать его? Да еще и мамалыгу варить? Да пропади он пропадом! Такой хомут я уже терпела. Рубцы на загривке живые еще. Премного благодарствую!

Леварса не сдавался:

— Нет, Настя, — если хорошего?

— Да где хорошие-то?

— Сколько угодно! — Абхазец озорно подмигнул мне.

— Натерпелася на своем веку, — продолжала старуха. — Бабская доля такая — век мытарься, век ишачь и помирай, как собака. И никакого мне мужа не надо!

— Неправильно говоришь, Настя!

Старуха подошла к Леварсе и хлопнула его по плечу. Он сделал вид, что ему очень больно.

— Это полезно, — удовлетворенно произнесла Анастасия Григорьевна, — пусть немного и от нас перепадет. Не всегда же нам пощечины получать.

И она сердито направилась к своему ведру.

— Все равно буду искать мужа, — не успокаивался Леварса.

Он сообщил мне как бы доверительно, что Настя — очень хорошая, можно сказать, святая женщина. Если бы не они, такие женщины, земля наверняка перестала бы вращаться. Это как пить дать.

— Послушай, Лева, — секретничал Леварса, — я очень много, много думал. Вот возьмем нашу Настю. Она же совсем старуха. Совсем слабая. Правда? Посмотришь: совсем силы нету. Какая сила в мурашке? А кто с утра до вечера работает? Кто таскает из колодца ведро? Кто ухаживает за садом? За огородом? Настя сама себя кормит! Ни у кого куска хлеба не просит! И у государства не просит. Она в наш колхозный ларек груши и яблоки сдает. Капусту и бурак. Морковку тоже. Что она делает? Она пользу дает. Правда?

— Да, конечно.

— Я скажу так: таким старухам «спасибо» надо говорить. На руках носить. Если ей слегка поможем — пользу даст большую. Она кормить всех будет. В Скурче. А тысяча таких старух всю Абхазию прокормят. Нет, Настю я как сестру люблю. Она — в моем сердце.

Наверное, этот крестьянин прав. Я ведь и сам наблюдал из своего склепа, как день-деньской хлопочет Анастасия Григорьевна, она же тетя Настя. Пожалуй, сравнение с муравьем — очень точное. Нет покою старушечьим рукам и ногам! Какая же в них сила заложена? А любовь? Любовь к земле? Не знаю, право, кого больше любит она — землю или человека? Во всяком случае, земля для нее — точно живая. Холит изо всех сил, лелеет, как дитя, ухаживает порою, как за больным. И водицы подаст вовремя, и лекарства, и всего прочего. И невольно вспомнились слова Леварсы о том, что эту любовь к земле их председатель колхоза почему-то убивает… Я напомнил ему эти слова.

— Разве я не прав? — сказал он. — Если не прав — докажи. А я говорю так: мы все очень и очень… Как бы это сказать?

— Отвратили, — подсказал я.

— Да! Отвратили людей от земли. Почему все мои дети должны жить в городе? Почему они не любят землю? Они ждут, когда я, крестьянин, накормлю их. А почему они не берут в руки мотыгу? Почему не пашут? Не сеют? Они же убежали от земли! А почему так?!

Он глядит на меня пытливо. Он задает мне вопрос за вопросом. Он спрашивает меня о том, чего я толком не знаю сам.