Три солнца. Повесть об Уллубии Буйнакском

«Товарищи! Мы переживаем критический момент. Обнаглевшее царское правительство в диком разгуле бешеной мести совершило и продолжает совершать грубые насилия над студенчеством. Организуя черносотенные банды академистов-шпионов, провокаторов, расстреливающих наших товарищей, открывающих отделения участков в стенах университета, оно уже превратило храм пауки в полицейский застенок… После поражения революционной демократии контрреволюция стала жестоко расправляться со своими врагами, и в первую голову с вождем русской революции — с пролетариатом.

Политические и профессиональные организации рабочих разгромлены. Десятки тысяч пролетариев замурованы в каменные мешки, а семьи их обречены на голодную смерть… Законом 9 ноября миллионы трудового крестьянства разорены и вымирают от голода, цинги и тифа… Теперь дошла очередь до нас. Самодержавное правительство решило взять приступом последнюю цитадель революционной демократии в расчете, что студенчество покорно преклонит перед ним знамя борьбы. Но оно жестоко ошибается. Довольно. Мы не можем дальше молчать!.. Всероссийская семестровая забастовка — вот наше орудие…»

Листовка заканчивалась призывами:

«Долой монархию!..

Да здравствует неприкосновенность личности, свобода слова, печати, собраний и союзов!

Да здравствует свободная школа в демократическом государстве!»

Их усилия не прошли бесследно. С февраля занятия в университете фактически прекратились. За организованным ходом забастовки следили специальные группы. Группу по юридическому факультету возглавлял Уллубий. Однажды они узнали, что на лекцию профессора Новгородцева явились девять студентов-штрейкбрехеров. Уллубий с друзьями ворвались в аудиторию и подняли невообразимый шум. Лекция была сорвана…

Забастовка продолжалась до первого апреля. Подавить ее удалось лишь самыми суровыми репрессиями. Только в одном из приказов министра народного просвещения Кассо говорилось об исключении из Московского университета трехсот семидесяти студентов. А всего с одиннадцатого февраля по четвертое марта было исключено более тысячи человек. Среди них — и Уллубий.

Ректорат выдал ему на руки внушительный документ, тоже запечатлевшийся в его памяти на всю жизнь.

«От Императорского Московского университета дано сие свидетельство бывшему студенту юридического факультета Уллубию Буйнакскому в том, что он поступил в Московский университет в 1910 году, состоял студентом до настоящего времени, а ныне из ведомства Московского университета уволен на основании Особых Правил, утвержденных Господином Министром Народного Просвещения…

Так как он, Буйнакский, полного курса наук не окончил, то права, Высочайше дарованные студентам, окончившим курс университетского учения, на него не распространяются.

Москва февраля 15 дня 1911 года».

К свидетельству была приложена справка, в которой говорилось:

«Разрешения от градоначальника на право жительства в Москве Буйнакскому не дано».

Уложив чемоданчик со своим нехитрым скарбом, он отбыл в Тифлис, поближе к родным местам. Друзья провожали его:

— Прощай, Уллу!

— Не прощай, а до свидания! Я еще вернусь сюда! Обязательно вернусь! — отвечал он…

…Все новые и новые картины его прежней жизни оживали перед ним. А город, оставленный на растерзание врагу, тем временем уже почти скрылся из виду. Старенький пароход «Аветик», пыхтя и раскачиваясь на волнах, упрямо двигался в сторону Астрахани. Белые чайки летели за кормой, то камнем падая в воду, то резко взмывая вверх.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Прошел месяц. Да, всего только месяц, а кажется, как давно это было!.. Вот так же расстилалась бескрайняя водная гладь вокруг. И погода стояла такая же тихая, безветренная. Только пароход тогда был другой — убогий, старенький «Аветик». А теперь могучий ледокол «Каспий» уверенно разрезает стальным носом зеленую морскую волну.

И настроение у всех совсем не такое, как тогда. Еще бы! Одно дело покидать родной город, другое — возвращаться обратно. Да еще с такой силищей: больше тысячи бойцов разместились на палубах «Каспия». Больше тысячи, и в полном снаряжении, с артиллерией, пулеметами.

Никому не хотелось спать в эту ночь. А Уллубию — меньше других. Устроившись на корме, он сидел, кутаясь в свою старую серую шинель, нахлобучив на голову черную каракулевую папаху.

Сегодня он имел все основания быть довольным собой.

Все надежды, все прогнозы его полностью подтвердились. Он не сомневался, что друзья-астраханцы не покинут в беде дагестанский народ. Так оно и оказалось.