Три степени свободы (СИ)

— Как смеют эти невежды писать такие письма и таким образом обращаться к моему отцу! К нашему королю! Какое свинство, невежды, — он еще раз повторил оскорбление и остановился. Губа дрожала вновь, а пустой взгляд проходился по мне, но видел ли он? — Мерзкие дикари… — зашипел и дернулся, закрыв лоб рукой, словно взыграла старая мигрень. Словно Нелеллу было больно. — Ллаголия, великое королевство, — начал гораздо спокойнее, — со своими старыми законами и правилами. Красота и сила, процветание и долголетие. Тысячи лет существования не могут ошибаться, а они… — он вернул прежнюю, быструю и злую, манеру говорить: — Покусившиеся на торт творца, варвары. Вот кто они, Тилла, — жалкие варвары, не знающие учтивости и почтения. Это те, кто обманывают стариков на базаре и крадут их кошельки там же. Те, кто убивают зверей ради удовольствия и ложатся на холодную землю, чтобы спать. Просто варвары…

Когда Неллелу наконец затих, я не то что бы с особым интересом, но спросил все же:

— Что за письмо?

— Письмо, — прошептал он будто для себя, но взгляд принца сфокусировался. — Ох, что это за письмо, Тилла… Знаешь, тебе повезло.

— Почему же?

— Потому что там, где ты родился, люди не могут умудриться нанести увечье чести оскорбительными словами, отравленными за сотни лиг, — он усмехнулся и поднял бокал с темным как ночь вином.

Стало ясно, что открывать тайны этого самого письма мне он не намерен, и для того, чтобы стереть чужую усмешку с лица, а быть может еще для чего-то, я произнес:

— Но я рад письмам, особенно определенному.

— Ха? — он сделал большой глоток и пристально посмотрел на меня, оставалось только продолжить:

— Не сможет не приезжать, — на лице принца отразилось замешательство, но после второй фразы растаяло: — Отсрочил до раннего лета.

— Ох, Тилла, — покачал головой и направился ко мне. — Мне всегда будет так сложно с тобой?

— Нет…

… потому что я далеко не всегда собирался быть с ним. Не собирался с ним оставаться, жить, спать. Но и бежать мне, по сути, было некуда, да еще известие о том, что господину таки придется наведываться. И все же месяцы до его приезда омрачались и казались адом. Томительное ожидание и существование, лишь для того, чтобы хотя бы увидеться вновь.

Но ждать я был готов.

Та весна прошла тоскливо, я считал дни и по-прежнему был диким, да и не скрывал этого. Нелеллу то злился, то пытался все исправить лаской. Он гладил меня по голове вечерами, становящимися все более и более теплыми, но сердце мое не оттаивало.

Все чаще и чаще я всматривался вдаль и задерживал дыхание, если замечал столбы пыли от коней. Каждый раз зря, каждый раз это был не он.

Окружение мое оставалось все также скудно. Нелеллу не разрешал лицам мужского пола со мной разговаривать, девушки боялись, а Аллиетту я видел нечасто, а если и видел, то, как правило, она была занята.

В последние дни мая, когда внутри уже все трепетало в преддверии, и я не отходил от окна, Нелеллу пришел ко мне с счастливыми для себя вестями.

— Он не приедет, Тилла, — засмеялся, а я только и нахмурился:

— Приедет, ранним летом.

Как же принц расхохотался после этого. Наверное, было какое-то письмо его отцу или еще что-то, только вот я не знал об этом. Никакая служанка мне больше свитков не передавала, а тот, что имел, я перечитывал сотню раз в день и тихо верил.

Нелеллу утешающе похлопывал по плечу, когда находил меня смотрящим за горизонт, и насмешливо поглядывал все остальное время. Перед сном он чмокал меня в щеку, а я старательно выбрасывал из памяти и мыслей то, что он делал до этого поцелуя.

Чувство тревоги настигло в начале июля, когда по-прежнему не было ничего, кроме душащих ночей и дневных ожиданий. Я пошел по замку целенаправленно на поиски Аллиетты. На поиски подсказки. Но смуглый мальчик, возящийся с грязными чинами в подсобке, шепнул: «Нет ее больше, замуж вышла».

И вот после этого тревога захлестнула с головой. Одной рукой я сорвал воротник с опалами, затрудняющий дыхание, и кинул этому мальчишке, уставившемуся на вещь в смешении удивления и восхищения.

Я быстро нашел Нелеллу в общем зале, и как же он расхохотался, когда я спросил его о приезде господина! Его лицо покраснело от натуги, но он все еще не мог закрыть рот, все еще не мог насмеяться вдоволь. Я же чувствовал себя дураком, но был еще большим на деле, потому что все еще ждал.

Не мог не ждать.

С тоской смотрел вдаль и вздрагивал, если получал известие о чьем-либо приезде. Мой мозг вовсю подстраивал фразы и выбирал слова для первой после разлуки встречи с господином. Я понимал, что речь должна выйти красивой. Воистину красивой и правильной, и только в таком случае господин Ореванара смог бы меня простить.

Собирался начать с извинения за любовь. Неправильную, постыдную и мерзкую, ту, которую я намеревался держать взаперти. Я хотел сказать господину, что смогу быть самым преданным и верным его слугой до конца. Что буду делать все по его приказу и ничего без. Что смогу стоять на коленях перед ним неделями и спать у его двери.