Три степени свободы (СИ)

Я старался сделать речь об этом красивой, но все, что выходило, было поспешным, уродливым и правдивым, словно выстроганным. Почему честность всегда выходит с такими кривыми углами, и только ложь умеет литься сахарным сиропом?

Например, ложь Нелеллу… К сожалению, наверное, я никогда не смогу забыть его сладких фраз, нашептанных в самое ухо. Но я все бы отдал, чтобы смочь.

Мое ожидание не увенчалось успехом до окончания лета. Я повторял про себя «не может не приехать», словно мантру, и лишь это сдерживало от жестких необдуманный действий. В сентябре же пролился первый для меня луч солнца. Приехал мужчина с черными, густыми усами и лысой головой, приехал мужчина, которого когда-то я видел гостем в доме господина.

Конечно, он меня не узнал, да и я даже имени его не помнил, а может, и не ведал вообще никогда. Но это было хоть что-то.

В его честь не закатили пир, не пригласили танцоров и не открыли большой зал. Все проходило в зале малом. Столы ломились от еды, слуги метались, а я сидел по левую руку от Нелеллу, в то время как мужчина с черными усами восседал по правую руку от короля. Наевшись баранины до тошноты, запив ее вином до краев, я замер в ожидании чего-то более скорого, чем приезд господина. И я действительно дождался, когда мужчина откланялся наконец и в полупьяном виде сообщил о намерении направиться в предоставленные ему покои. Он прихватил с собой слугу, и я вскочил, собираясь его догнать. Нелеллу тщетно пытался меня удержать за рукав, но я дернулся с такой силой, что тот мог остаться без конечности.

— Милорд, — обратился он к нему, так, как слышал, обращаются другие. — Милорд, мне надо с вами поговорить.

— М-м-м-м? — он развернулся ко мне и встал, покачиваясь. — Слушаю-с.

— Вы ведь знаете господина Ореванара, господина Главного Советника?

Милорд прыснул с пьяного смеху в свои усы:

— Ну конечнос. Кто же его не знает-с.

Слуга, видно привыкший и интригам и тайным разговорам, отстал на несколько шагов и старался держать эту дистанцию.

— Пожалуйста, позвольте спросить, как у господина Ореван…

— Господин Ореванара, господина Ореванара! — эта старая пьянь меня передразнила и прыснула со смеху еще раз. — Что ж ты называешь его так, мальчишка? Был я у него недавно-с, да, довольный ходит, но, как всегда, не улыбается… Что за человек этот советник! — засмеялся и отмахнулся, стоять ему было уже тяжело, он покачивался, словно намеревался затанцевать. — Приедет скоро, ага-с, — и с этой удивительной фразой он запал назад, словно облокотился на стену, но стены не было. Я успел его подхватить, и слуга сразу же оказался рядом:

— Позвольте мне, господин…

Повисшую на руках тушу я передал хрупкому на вид слуге и удалился.

«Приедет скоро»… Это была следующая точка отсчета для ожидания.

И знаете ли вы, имеете ли вы на самом деле представление, хоть малейшее, о том, что на самом деле значит ждать? Томиться часами, изнывая, словно в тюрьме на холодном полу, в то время как перед тобой, по сути, распростерт весь мир. Быть привязанным неведомой и невидимой тонкой нитью, когда игла с этой самой нитью прошивает каждый день заново, повторно, и все крепче.

Настоящее ожидание — это взгляд, устремленный вдаль, и вечный счет каждой минуты вслух. Ждать — это больно.

Я ощущал себя волком у двери, голодным, поджидающим волком. А Нелеллу, усмехаясь, все ходил вокруг, не скрывая насмешки, но, наверное, только сейчас я до конца осознаю, что ему также в какой-то степени было больно. Только это уже другая боль, отдающая в висок и прокалывающая сердце каждый раз, когда слышишь чужой счет… Ревность к человеку, которого Нелеллу даже видеть не мог, ревность к тени, которой не было, ревность к пустоте, к чужому портрету в воздухе.

Я ждал, а он за этим наблюдал, и мы ненавидели это все оба.

— Что ты ему скажешь, — медленно Нелеллу наливал вино до краев, — когда увидишь? Ты ведь уже придумал. Не мог не думать об этом.

— Да, — я улыбнулся ему, не намереваясь продолжать, и Нелеллу засмеялся, искусственно и, как он считал, эротично:

— Мой Тилла держит это в секрете, словно на самом деле это чего-то стоит, — хмыкнул. — Что бы ты не выдумал, твои слова обернутся ничем перед ним. Ты знаешь, нет? Все бессмысленно, все-все-все, — повторил со смаком, — не имеет смысла. Ты ничего не добьешься, я уже вижу, как глух он будет к тебе, ты не получишь ничего, кроме горя, Тилла… Я так хочу тебя уберечь, ты должен понять, что твое ожидание обречено. Напрасно.

С полным до краев бокалом, грозящим пролиться в любой момент, принц полз ко мне на колени по шелку, драгоценному шелку. И не думал он о руках и цене, создающей такую красоту. А господин Ореванара бы ценил…

— Зря ты мне это говоришь, — так хотелось сбить с него спесь, — в тот день, когда я пойму, что все обречено, что все напрасно, в тот день я сойду с ума.

— Глупенький, я не позволю тебе заболеть… — он дотянулся до меня рукой и мягким жестом провел по моей щеке. — Все лучшие лекари к твоим услугам.

— Ты меня не так понял, принц, — теперь уже усмехнулся я. — Когда я сойду с ума, болеть будут другие.