Три столетия реформ и революций в России

«Страшной катастрофой завершилось одно из величайших царствований в русской истории… Но еще более политический мыслитель смущается при виде того наследия, которое этот благодушный государь, сеятель свободы на русской земле, оставляет своему преемнику. Казалось бы, что совершенные преобразования должны были поднять русскую жизнь на новую высоту, дать крылья слишком долго скованному народному духу. А между тем в действительности произошло не то.

Вместо подъема мы видим упадок и умственный, и нравственный, и отчасти материальный… Повсюду неудовольствие, повсюду недоумение. Правительство не доверяет обществу, общество не доверяет правительству. Нигде нет ни ясной мысли, ни руководящей воли. Россия представляет какой-то хаос, среди которого решимость проявляют одни разрушительные элементы, которые с неслыханной дерзостью проводят свои замыслы, угрожая гибелью не только правительству, но и всему общественному строю…

Причины зла кроются гораздо глубже; они заключаются в самом состоянии русского общества и в той быстроте, с которою совершились в нем преобразования. Всякое общество, внезапно выброшенное из своей обычной колеи и поставленное в совершенно новые условия жизни, теряет равновесие и будет некоторое время бродить наобум».

Далее Чичерин перебирает те возможные способы выхода из возникшего положения, которые были на слуху в обществе, и отвергает их все: «Лекарство не заключается в прославляемой ныне свободе печати… Еще менее лекарства заключается в удовлетворении так называемых требованиях молодежи… Лекарство не лежит и в административных реформах… в даровании политических прав… и в улучшении хозяйственного быта крестьян», ибо «разложение общины совершится неизбежно; она не устоит против свободы».

«Злоба дня состоит в борьбе с социализмом, – утверждает Чичерин. – Социализм не распространен в массах, которые остались чуждыми этой заразе. Русское правительство имеет дело с сравнительно небольшой шайкой… Но эта шайка ведет дело разрушения с такой энергией и с таким постоянством, каких слишком часто, увы, недостает в правительственных сферах. Бороться с нею можно только тем же оружием… Всякое послабление было бы гибелью, всякое старание держаться пути закона будет признаком слабости. Без сомнения, подобная борьба потребует новых жертв. Погибнут и невинные; падут, может быть, и некоторые из лучших сынов отечества… Одних полицейских и карательных мер недостаточно, однако, для врачевания разъедающего нас зла. Надобно… поднять здоровые элементы и обуздать те, которые дают пищу разрушительным силам. Что же для этого требуется? Разумное руководство».

Чичерин отвергает возможность использования привычных «орудий правительства»: высшей аристократии и бюрократии, которые «износились совершенно и кроме гнили ничего в себе не содержат» и «не способны служить руководителями общества». Выход он видит в обращении к обществу – «не с тем, чтобы почерпать из него несуществующую в нем мудрость, а с тем, чтобы воспитать его к политической жизни, создавши для него такие условия, при которых возможно правильное политическое развитие».

Фактически профессор предлагает приступить к 4-му этапу реформ – переустроению политической системы – с жесткой руководящей ролью власти и с учетом уровня русского народа и образованного общества, оговаривая: «Нет необходимости, чтобы таким органом был непременно парламент, облеченный политическими правами». Пусть это будут выбранные представители земли – народа и общества – для живой связи с правительством.

Предложение Чичериным созыва по одному депутату от дворянства и по два от земства каждой губернии для участия на равных основаниях с членами Государственного совета и министрами в обсуждении будущего развития реформ в России не было принято Победоносцевым. 15 марта 1881 г. он написал в своем ответе: «Получил сегодня Вашу записку и благодарю искренно. Тотчас же прочел. Не стану скрывать свое мнение – оно совсем несходно с Вашим… Я не верю, чтобы из этого вышло то единение, которого Вы желаете, но вижу ясно, что выйдет новое разъединение и новая фальшь». Победоносцев не верил в дворянско-интеллигентскую «говорильню», которой он считал парламент и подобные ему учреждения, и сумел внушить свое убеждение Александру III.