Три судьбы

В общем, сцена вышла неприглядная. Валентин едва не сорвался на крик. Едва сдержался, чтобы не рявкнуть что-нибудь в духе того, что «копейки» Платон видел только на картинках. Как будто сам превратился вдруг опять в безмозглого, ничего не понимающего подростка, который подзуживает противника: ну давай, давай, ты слабак, а я вот… Подзуживают – слабаки, это он знал точно. Что с ним случилось?

Для полноты впечатлений оставалось только дверью хлопнуть: раз со мной в этом доме так позволяют себе разговаривать, я… Тьфу, позорище! Все-таки не мальчишка, чтоб себя распускать. Смешно и жалко глядеть, как взрослый мужик ударяется в истерику.

Впрочем, он и не ударялся. Вышел спокойно, плюхнулся в «Лексус»… Герою сериала – из тех, что смотрела нежная супруга – полагалось бы посидеть несколько минут, пялясь во тьму сверкающими очами, и, поигрывая желваками на скулах, изобразить глубокие переживания. Какие переживания? Что б они, сценаристы, в нормальной мужской психологии понимали!

На самом деле ему было наплевать.

Ну вышел слегка из берегов, подумаешь! Кажется, китайцы сочинили мудрую фразу: «поражает гнев человека, который всегда спокоен». Так что ничего неловкого, тем более стыдного он себе не позволил. Леля, конечно, просто решит – довели. И до Платона эту мысль донесет. В общем, все к лучшему.

Хотя, если совсем честно, что там думают о его вспышке Платон или даже Леля, его не интересовало.

Он давно уже жил словно по инерции. Равнодушие, как ни странно, оказалось одной из самых эффективных стратегий успеха. Успеха в чем угодно. Люди, на которых тебе плевать, начинают лезть из кожи, чтобы разбить это равнодушие. И не важно, кто они: партнеры, конкуренты, друзья.

Наплевать, по большому счету, ему было даже на выстроенную с нуля «империю»: ну смог, и молодец, живи дальше, то есть здесь и сейчас. Он читал и слышал, что многие из тех, кто «смог», терзаются, глядя на неподобающее поведение своих «наследников»: кому все останется? Ему же – наплевать. Возьмется Платон за ум, дорастет до настоящего вожака – отлично. Нет – тоже не беда. Почему большинству мужчин – по крайней мере, так пишут – столь важны сыновья? Ну сын, и что? Умненький. Но довольно бесхарактерный – хотя тут будущее покажет. А в общем – словно посторонний человек.

Вот Ульянка – совсем другое дело. Дочка. Принцесса, как бы пошло это ни звучало. Маленькое чудо. С самого начала так было: взглянешь на нее или даже подумаешь о ней – сердце ёкает. И сейчас ничего не изменилось. Даже будто острее стало. Потому, наверное, что выросшую птицу приходится отпускать в свободный полет. Ну… в относительно свободный. Ему хотелось преподнести дочери на золотом блюде все мыслимые сокровища, а главное – уберечь ее. Но он старался – очень старался! – удержаться от излишней опеки. Не вздрагивать поминутно, не протягивать руку: вдруг упадет? Напоминал себе: это Ульянина жизнь, которую она должна прожить сама. И избыточная защита – только во вред. Получалось. Поначалу с трудом, а теперь вроде даже и привык, что Ульяна – сама по себе.

Платон никогда таких чувств не вызывал. Он был мальчик, он был логичен и рационален и потому… неинтересен. Подумаешь, наследник!

И, строго говоря, подумаешь, империя! Так, Лихтенштейн промеж истинных гигантов. Нет, Гест не огорчался из-за того, что он не Березовский, не Абрамович и не Роттенберг. Березовский вон вообще плохо кончил, а ему, Гесту, и в своем «Лихтенштейне» вполне комфортно.

Так что какие там глубокие переживания, из-за которых полагается пялиться во тьму? Ничего подобного!

Да и темноты, куда полагалось бы пялиться, еще не было.

И, раз уж выскочил из дому, почему бы, в самом деле, не проветриться – тоже в соответствии с сериальными правилами борьбы со стрессом.

Ехал он часа полтора. Не особо задумываясь, куда. Несколько раз сворачивал, не глядя, потом, уже за окружной, вырулил на какое-то второстепенное шоссе. Ему все равно было, куда ехать, успокаивало само движение. Сквозь сгущающиеся сумерки, сквозь наползающий с Финского залива туман.

Справа засветились желтые буквы – не то «Приют», не то «Привет», не то вовсе «Путник». Мотель, в общем. Гест зарулил на полупустую стоянку, обнесенную низеньким заборчиком, бибикнул брелоком, запирая машину. Привычно хмыкнул: это у них там, на «диком» западе, мотель представляет из себя слепленный ряд щитовых домиков (с внутренней отделкой разной степени приличности, от вонючего клоповника до почти роскоши), в наших широтах такой сгодится разве что на лето. Но сколько тут у нас того лета? И не важно, на что хватает денег у держателей очередного «пристанища», на примитивную бетонную коробку или на затейливый теремок, главное все-таки, чтобы гипотетический усталый путник сразу видел: от капризов погоды «приют» действительно укроет.