Три товарища

Вдруг далеко впереди на длинной пустынной улице мы и впрямь заметили темную группу людей. Кестер тут же выключил освещение, и мы тихо, с потушенным светом стали нагонять их. Занятые разговором, они нас не слыхали.

— Их четверо, — шепнул я Кестеру.

В то же мгновение мотор взревел, и машина, пролетев метров двести, выскочила боком на тротуар и, заскрежетав тормозами, остановилась как вкопанная на расстоянии метра от четырех насмерть перепуганных прохожих.

Кестер уже наполовину высунулся из машины, его тело было готово к броску, как стальная пружина, а лицо было неумолимо, как смерть.

Перед нами оказались четверо безобидных пожилых обывателей. Один из них был пьян. Опомнившись, они стали браниться. Кестер им ничего не ответил. Мы поехали дальше.

— Отто, — сказал я, — сегодня нам его не найти. Вряд ли он сунется на улицу.

— Да, пожалуй, — не сразу ответил он и развернул машину.

Мы поехали к нему домой. У его комнаты был отдельный вход, так что нам не нужно было никого будить. Когда мы вышли из машины, я сказал:

— Почему ты не сообщил его приметы этим парням из полиции? Все-таки у нас были бы помощники. Ведь мы-то его достаточно хорошо разглядели.

Кестер посмотрел на меня.

— Потому что это дело наше, а не полиции. Неужели ты думаешь, — перешел он на сдавленный шепот, от которого стало страшно, — что я отдам его полиции? Чтобы он схлопотал пару лет тюрьмы? Сам знаешь, чем кончаются такие процессы! Эти парни прекрасно знают, что строго их не накажут. Как бы не так! Да если даже полиция найдет его, я заявлю, что это не он. И сам с ним разберусь. Понял? Готфрид мертв, а он жив! Не будет этого!

Мы вытащили из машины носилки, пронесли их сквозь ветер и пургу в дом — все было так, будто мы еще где-то во Фландрии и вот принесли убитого товарища с переднего края.

Мы купили гроб и место для могилы на общинном кладбище. Готфрид, когда, бывало, об этом заходила речь, часто говорил, что крематорий — это не для солдата. Он хотел лежать в земле, на которой прожил свой век.

Похороны состоялись в ясный солнечный день. Мы надели на Готфрида его старую полевую форму, всю в выцветших пятнах крови, с рукавом, изодранным в клочья осколками гранаты. Мы сами прибили крышку гвоздями и снесли гроб вниз по лестнице. Провожающих было немного: Фердинанд, Валентин, Альфонс, бармен Фред, Георгий, Юпп, фрау Штосс, Густав, Стефан Григоляйт и Роза.

У ворот кладбища нам пришлось немного подождать. Впереди были еще две похоронные процессии, которые пришлось пропустить. Одна шла за черной машиной, другая за каретой, в которую были впряжены лошади, укрытые черным и серебряным крепом. За каретой шла бесконечная толпа провожающих, которые оживленно о чем-то беседовали.

Мы сняли гроб с машины и сами опустили его на веревках в могилу. Могильщик был этому рад, так как у него и без нас дел хватало. Был приглашен и священник. Правда, мы не знали, как отнесся бы к этому сам Готфрид, но Валентин сказал, что без этого нельзя. Впрочем, мы просили священника обойтись без надгробной речи. Он должен был прочитать лишь небольшой кусочек из Библии.

Пастор оказался человеком немолодым и близоруким. Подойдя к могиле, он споткнулся о бугор и наверняка свалился бы вниз, если бы Кестер с Валентином его не подхватили. Споткнувшись, он выронил в яму Библию и очки, которые как раз собирался водрузить на нос. Он ошалело смотрел им вслед.

— Не беда, господин пастор, — сказал Валентин, — мы возместим вам потерю.

— Книга-то ничего, — тихо ответил священник, — а вот очки мне нужны.

Валентин выломал ветку из кладбищенской живой изгороди, потом встал на колени у могилы и ухитрился подцепить очки за дужку и вытащить их из венка. Оправа очков была золотая. Может быть, поэтому священнику так хотелось заполучить их обратно. Библия проскользнула под гроб, и достать ее, не подняв гроб наверх, было невозможно. Этого не захотел и сам пастор. Он стоял в полной растерянности.

— Не сказать ли мне вместо этого несколько слов? — смущенно спросил он.

— Не беспокойтесь, господин пастор, — ответил Фердинанд. — Теперь у него там под головой оба Завета.

Вскопанная земля источала острый запах. В одном из комьев копошилась белая личинка. «Вот завалят сейчас могилу, — подумал я, — а она будет жить там внизу, превратится в куколку, а в будущем году, пробившись сквозь почву, выйдет на поверхность. А Готфрид останется мертв. Он угас навсегда». Мы стояли у его могилы, мы знали, что его тело, глаза и волосы еще существуют, правда, они уже изменились, но все же еще существуют, а он, несмотря на это, ушел и больше никогда не вернется. Это было непостижимо. Наша кожа была теплой, наш мозг действовал, а сердце гнало кровь по жилам, мы были такие же, как прежде, как вчера, у нас по-прежнему было по две руки, мы не ослепли, не онемели, все было как всегда, — и вот мы скоро уйдем, а Готфрид останется и никогда уже не сможет пойти за нами. Непостижимо.