Три товарища и другие романы

— Я уже обо всем позаботился. Вам остается только выехать. Главного врача санатория я знаю со студенческих лет. Очень дельный человек. Я подробно изложил ему все.

Жаффе протянул мне письма. Я взял их, но не спрятал в карман. Взглянув на меня, он встал и положил мне руку на плечо. Его рука была невесомой, как птичье крыло, я почти не ощущал ее.

— Это трудно, — сказал он тихим изменившимся голосом. — Знаю… Поэтому я и тянул, пока было можно.

— Не трудно… — возразил я.

Он махнул рукой.

— Ах, оставьте вы это…

— Нет, — сказал я, — не в том смысле… Я хотел бы знать только одно: она вернется?

Жаффе ответил не сразу. Его узкие глаза отливали темным блеском в желтовато-мутном свете.

— Зачем вам это знать сейчас? — спросил он, выдержав паузу.

— Потому что в противном случае ей лучше не ехать совсем, — сказал я.

Он быстро взглянул на меня.

— Что такое вы говорите?

— Тогда уж ей лучше остаться здесь.

Он уставился на меня.

— А вы понимаете, к чему это неминуемо приведет? — спросил он тихо, но резко.

— Да, — сказал я. — Это приведет к тому, что она умрет не в одиночестве. А что это означает, мне тоже известно.

Жаффе поежился так, будто его охватил озноб. Потом медленно подошел к окну и постоял возле него, глядя на дождь. Потом обернулся и приблизился ко мне почти вплотную с лицом, похожим на маску.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Тридцать, — ответил я, не понимая, куда он клонит.

— Тридцать, — повторил он странным тоном, точно разговаривал сам с собой и даже не понял того, что я ему сказал. — Тридцать, мой Бог! — Он подошел к письменному столу и замер. Подле огромного, залитого стеклянным блеском письменного стола он казался маленьким, потерявшимся, как бы отсутствующим. — Мне скоро шестьдесят, — сказал он, не глядя на меня, — но я не был бы на это способен. Я испробовал бы все средства, даже если бы наверняка знал, что это бессмысленно.

Я молчал. Жаффе застыл на месте. Он словно забыл обо всем на свете. Но вот он очнулся, и маска сошла с его лица. Он улыбнулся:

— Я уверен, что в горах она хорошо перенесет зиму.

— Только зиму? — спросил я.

— Надеюсь, по весне ей можно будет спуститься вниз.

— Надеетесь?… Что такое надежда?

— Надежда — это все. Во всех случаях жизни — это все. Пока я не могу сказать ничего другого. Все прочее — из области возможного, вероятного. Посмотрим, как она будет чувствовать себя в горах. Но я твердо надеюсь, что весной она сможет вернуться.

— Твердо?

— Да. — Он обошел стол и так сильно пнул ногой выдвинутый ящик, что на столе зазвенели стаканы. — Чертовщина! Поймите же, голубчик, мне и самому тяжело оттого, что я вынужден ее выпроваживать!

Вошла сестра. Жаффе замахал рукой, прогоняя ее. Но она, коренастая, с несуразной фигурой и бульдожьим лицом под седой гривой, не двинулась с места.

— Потом! — раздраженно бросил ей Жаффе. — Зайдите потом.

Недовольная сестра круто повернулась и, выходя, щелкнула выключателем. Свет в комнате внезапно переменился на серовато-молочный. Лицо Жаффе сразу стало мертвенно-бледным.

— Старая ведьма! — в сердцах сказал он. — Собираюсь ее выгнать уже лет двадцать. Дело, однако, знает. — Он повернулся ко мне. — Итак?

— Мы уедем сегодня вечером, — сказал я.

— Сегодня?

— Да. Уж если ехать, то лучше не откладывая. Я отвезу ее. На несколько дней я всегда могу отлучиться.

Он кивнул и пожал мне руку.

Я направился к двери. Путь до нее показался мне очень длинным.

На улице я остановился, заметив, что все еще держу письма в руке. Дождь выстукивал мелкую дробь на конвертах. Я вытер их и сунул в нагрудный карман. Потом огляделся. У здания больницы остановился автобус. Он был переполнен, и из него высыпала целая толпа. Девушки в черных блестящих дождевиках перекидывались шутками с кондуктором. Он был молод, белые зубы сверкали на его загорелом лице. «Невозможно, — подумал я, — все это не может быть правдой! Вокруг столько жизни — и вдруг Пат должна умереть?»

Позванивая, автобус тронулся, обдав брызгами тротуар. Я пошел дальше. Надо было еще предупредить Кестера и купить билеты на поезд.

К обеду я был уже дома. Успел сделать все, даже отправил телеграмму в санаторий.

— Пат, — сказал я еще в дверях, — ты успеешь собрать вещи до вечера?

— А что, я должна ехать?

— Да, — сказал я. — Да, Пат.

— Одна?

— Нет. Мы поедем вместе. Я отвезу тебя.

В ее лице вновь появилась краска.

— Когда я должна быть готова? — спросила она.

— Поезд отходит в десять вечера.

— А теперь ты снова куда-то уйдешь?

— Нет. Останусь здесь до самого отъезда.

Она глубоко вздохнула.

— Ну, тогда все просто, Робби. Начнем сразу укладываться?

— У нас еще есть время.

— Я бы хотела сначала заняться вещами. Чтобы покончить с этим.

— Идет.

Я быстро, за полчаса собрал те вещи, которые хотел взять с собой. Потом зашел к фрау Залевски и объявил ей, что вечером мы уезжаем. Я договорился с ней, что с первого ноября комната Пат будет считаться свободной, а впрочем, она может пустить жильцов и раньше. Она собралась было затеять длинный разговор, но я тут же ушел.