Три товарища и другие романы

Пат стояла на коленях перед своим сундуком-чемоданом, кругом висели ее платья, на кровати лежало белье, она уже укладывала обувь. Я вспомнил, что точно так же она стояла на коленях, когда въехала в эту комнату и распаковывала свои вещи, и мне показалось, что это было бесконечно давно и в то же время будто вчера.

Она подняла голову.

— А серебристое платье возьмешь с собой? — спросил я.

Она кивнула.

— Только вот что делать с другими вещами, а, Робби? С мебелью?

— Я уже говорил с фрау Залевски. Возьму к себе в комнату сколько войдет. Остальное сдадим на хранение спецфирме. До твоего возвращения.

— До моего возвращения… — сказала она.

— Ну да, весной, — сказал я, — когда ты вернешься шоколадная от загара.

Я взялся ей помогать укладывать чемоданы, и к вечеру, когда стемнело, с этим было покончено. Странное дело: вся мебель осталась на прежних местах, только шкафы и ящики опустели, и все же комната показалась мне вдруг голой и сиротливой.

Пат села на кровать. Она выглядела усталой.

— Включить свет? — спросил я.

Она покачала головой.

— Давай посидим немного так.

Я сел рядом с ней.

— Хочешь сигарету? — спросил я.

— Нет, Робби. Ничего больше не хочется. Только посидеть вот так.

Я встал и подошел к окну. Под дождем беспокойно горели фонари. Ветер раскачивал деревья. Под ними медленно шла Роза. Ее высокие сапожки сверкали. С пакетом под мышкой она направлялась к «Интернационалю». Вероятно, в пакете было вязанье — она постоянно вязала что-то своей малышке. За ней прошли Фрицци и Марион, обе в новеньких белых, плотно облегающих фигуру плащах, а через некоторое время проковыляла и Мими, обтрепанная и усталая.

Я обернулся. Стало уже настолько темно, что я не мог разглядеть Пат. Я только слышал ее дыхание. За деревьями кладбища медленно поползли вверх тусклые огни световых реклам. Налившиеся кровью литеры на рекламах сигарет протянулись над крышами пестрой орденской лентой, заискрились синие и изумрудно-зеленые круглые знаки винных фирм, вспыхнули золотые контуры рекламы бельевого магазина. По стенам и потолку забегали отблески неверного, призрачного сияния. Они мелькали все чаще, и вся комната показалась мне вдруг маленьким водолазным колоколом, затерянным на дне моря, — вокруг него бушевали потоки и лишь изредка долетало далекое отражение яркого, многоцветного мира.

Было восемь часов вечера. На улице загудел клаксон.

— Это приехал на такси Готфрид, — сказал я, — он отвезет нас ужинать.

Я встал, подошел к окну и крикнул, что мы спускаемся. Потом я включил маленькую настольную лампу и пошел в свою комнату. Она показалась мне дьявольски чужой. Я вынул бутылку с ромом и быстро выпил стопку. Потом сел в кресло и уставился на обои. Вскоре я снова встал и подошел к умывальнику, чтобы причесать волосы щеткой. Но я сразу забыл об этом намерении, когда увидел в зеркале свое лицо. Я разглядывал его с холодным любопытством. Потом сжал губы и усмехнулся. Напряженное и бледное лицо в зеркале усмехнулось в ответ. «Эй!» — сказал я одними губами. Затем возвратился к Пат.

— Ну что, пойдем, дружище? — спросил я.

— Да, — ответила Пат, — но я бы хотела еще раз заглянуть в твою комнату.

— Зачем? — сказал я. — Что тебе эта халупа…

— Побудь здесь, — сказала она. — Я сейчас.

Я немного подождал, а потом пошел за ней. Она стояла посреди комнаты и резко вздрогнула, заметив меня. Такой я ее еще не видел. Такой угасшей. Но это длилось только секунду, потом она снова улыбнулась.

— Пойдем, — сказала она. — Теперь пойдем.

У кухни нас ждала фрау Залевски. Ее седые букли колыхались, а на черном шелковом платье виднелась брошь с изображением блаженной памяти Залевски.

— Приготовились! — прошептал я Пат. — Сейчас тебя затискают.

В ту же секунду Пат уже утонула в необъятном хозяйкином бюсте. Огромное лицо над ней стало подергиваться. Еще немного — и поток слез залил бы Пат с головы до ног: уж когда матушка Залевски принималась плакать, ее глаза превращались в сифоны.

— Извините, — сказал я, — но мы очень торопимся! Нам пора!

— Пора? — Фрау Залевски смерила меня уничтожающим взглядом. — Поезд отходит только через два часа! А вам бы лишь урвать время, чтобы напоить бедную девочку!

Пат не смогла сдержаться и засмеялась.

— Нет, нет, фрау Залевски. Нам еще надо проститься со всеми.

Матушка Залевски недоверчиво покачала головой.

— Ах, фройляйн Хольман, вам кажется, что этот молодой человек — прямо-таки золотой горшок, а на самом деле он всего-навсего позолоченная бутылка из-под водки.

— Прекрасный образ, — заметил я.

— Дитя мое, — фрау Залевски снова заколыхалась от волнения, — возвращайтесь скорее! Ваша комната всегда будет ждать вас. Даже если в ней поселится сам император, ему придется съехать, чтобы освободить ее вам!

— Большое спасибо, фрау Залевски, — сказала Пат. — Большое спасибо за все. И за гадание на картах. Я ничего не забуду.

— Вот и отлично. И отдыхайте как следует! И поправляйтесь!

— Да, — сказала Пат. — Я буду стараться. До свидания, фрау Залевски. До свидания, Фрида.