Три желания, или дневник Варвары Лгуновой (СИ)

— Пять тысяч, Сенека, пять тысяч! — держа в охапку это растолстевшего гада, выговаривала я. — Я еще никогда так бездарно не тратила деньги! Ты обходишься мне слишком дорого. Учти, я со Светки еще сдеру эти деньги и за моральную компенсацию тоже.

Енот на мою обвинительную речь только сопел. С раскаяньем сопел. По крайне мере, хотелось бы в это верить.

— Не-е-ет, за мой моральный ущерб она со мной до конца жизни не расплатится, — мстительно и предвкушающе продолжила я, заходя в родной уже подъезд и облегченно вздыхая.

Господи, прохлада!

А на улице плюс тридцать и самый солнцепек, а мы за атласом, который даже в сумку с трудом впихнулся, из-за некоторых ездили.

Нет, ну пять тысяч! За картинки и мелкий текст, половина которого и та на латыни.

Честно, я готова была зарыдать, когда отсчитывала денежки. Можно сказать отрывала их от сердца.

— После всего что я пережила по твоей милости, гад, — отпуская гада на пол лифта и нажимая на наш этаж, я все еще не могла успокоиться. — Нет, правда, Луций Анней Сенека, ты подешевле книжечку выбрать не мог?!

Сенека лишь вздохнул и посмотрел на меня.

Печально.

И подавившись очередной частью тирады, я замолчала.

А дверь лифта распахнулась на нашем этаже и… захотелось ее закрыть и сделать вид, что никакого не видела. И вообще можно исчезнуть в лучших традициях Копперфильда?

— Варенька!!!

Венечка чтоб тебя!

Букет нежно-розовых роз был сунут мне под нос, а Вассерман бухнулся на колени.

— Прости меня! Я… я так виноват! Я не знаю, что на меня нашло! Я не смел говорить тебе подобное!

Неожиданно Веня вскочил и простер руки к стене:

— Вот! Чтоб все знали и твои нынешние тоже!

Я посмотрела куда мне указывали и у меня нервно задергался глаз, а ручки зачесались огреть Вассермана букетом по голове.

Идиот.

Недавно законченный ремонт в подъезде и свежеотделанные белые стены с еще не выветрившимся до конца запахом краски тонко намекали, что мне конец, а ярко-розовая надпись на всю эту свежеотделанную белую стену «Варенька, прости! Я люблю тебя!!!», что конец мне полный и окончательный.

Соседи меня если и поймут, то только посмертно.

— Вень, ты… ты дурак или как? — прислонившись к дверям лифта, простонала я.

— Я… я люблю тебя, — Вениамин нахмурился, а нижняя губа у него подозрительно задрожала. — Я все для тебя! А ты…

Он поник, а я почувствовала себя… хм, ладно.

— Мама сказала, что если я тебя так люблю, то должен за тебя бороться, — вскинув голову, вдруг решительно произнес Веня. — И я буду бороться! Я докажу тебе, что я лучше тех двоих!

Закончил он, подойдя почти вплотную и гордо задрав подбородок. Мы с Сенечкой отодвинулись. А Веня с независимым видом вызвал лифт, который так и не уехал.

— Ты поймешь, что счастливой можешь быть только со мной, потому что, кроме меня, тебя никто больше так не любит! — с видом трагического героя мрачно провозгласил Веня прежде, чем лифт закрылся и унес его вниз.

Забравшись с ногами на подоконник в кухне, я рисовала.

Хотя рисуют дети на ИЗО, а вот художники картины пишут. Говорить надо правильно, но мой набросок двора, дороги и куполов церкви на соседней улицы вряд ли можно назвать картиной, а меня художником, поэтому я рисовала.

Баловалась.

Развлекалась в меру сил и способностей, как фыркал Ромка, а Милка вздыхала, что все же я пишу, причем красиво, и что поступать надо было в архитектурный.

Телефон зазвонил неожиданно и заставил отложить блокнот с карандашом.

Звонила мама.

— Варя, я требую объяснений!

Это были первые слова.

Вместо приветствия. И я внутренне содрогнулась.

Неужели из деканата звонили? Или Вадик растрезвонил? Черт. Я ведь лично хотела приехать и рассказать, а не вот так по телефону объясняться.

— Мам, ты только не переживай сильно…

— Не переживай?! Почему я узнаю, что ты рассталась с Вадиком от совершенно посторонних людей? И кто такой Ник, с которым ты приходила к Савелию Евстафьевичу? Он сказал, что это прекрасный молодой человек и, Варя, меня это пугает.

Ну да, обычно прекрасные молодые люди, в понимании Савелия Евстафьевича, это те, с кем интеллигентные и воспитанные родители запрещают дружить своим неразумным, но тоже интеллигентным чадам.

— Мам, Ник — это друг.

А Вадик — козел, но маме так не скажешь. Он ей нравится и с его мамой она дружит, и свадьбу нашу они давно спланировали, поэтому почему мы расстались с Вадиком я должна объяснить красиво.

— И звонила Розалия Карловна, — не слушая меня, продолжила родительница в своей обычной манере, — сказала, что ты съехала. Варя, где ты живешь?

Закон подлости — это такой закон подлости. Просто стопроцентно действующий закон, ибо именно в этот момент вернулся Дэн и громко крикнул:

— Варь, ты на улицу сегодня выходила?

И да, мам его услышала, и воцарившаяся тишина мне не понравилась.

— Варя… — прозвучало угрожающе от мамы.

— Ты видела у лифта… — Дэн зашел на кухню и, увидев мою отчаянную жестикуляцию, осекся.

— Варя, а это кто? — голос у мамы звенел и предвещал мне семь казней египетских.

— Это… — я затравленно посмотрела на Дэна, — это сосед… за солью зашел.

Сосед удивленно вскинул брови, а мама поперхнулась.