Три желания, или дневник Варвары Лгуновой (СИ)

Паника, почти спущенная на тормоза, снова начала набирать обороты. Вдруг Григ меня обманул? Вдруг все гораздо хуже?

Почему Дэн не отвечает?

Я написала ему всюду, где только можно, и позвонила раз сорок, а он ни разу не ответил.

И… вечером уезжают родители Дэна.

— Наш самолет в десять, — Дарья Дмитриевна улыбается, несколько извиняюще, — завтра у Саши выступление в министерстве. Надо быть. Мы и так из Эквадора прямо сюда прилетели.

— Даш, к чему подробности? — Александр Владимирович цедит сквозь зубы.

— Жаль, что пообщаться не удалось, — мать Дэна его игнорирует, — Денису с тобой повезло.

И мне становится, действительно, жаль и даже стыдно, что я вчера уехала в клуб, а не сюда, и сегодня весь день просидела в комнате.

Только фотки от Ба и показала.

— Дэн здесь счастливый, — задумчиво сказала Дарья Дмитриевна, разглядывая очередной снимок, на нем Дэн, с повязанной вместо панамы футболкой, идет по дороге, а я вишу у него на плече, головой вниз и ногами вверх, — я давно его таким не видела.

— Хотите я вам скину?

Она хочет, а Александр Владимирович фыркает, что Даша страдает ерундой и кому это вообще надо, но флешку — драгоценную, рабочую — сразу одалживает и ворчит, что можно и на почту отправить.

И если матери так надо, то даже лучше на почту.

Флешка и потеряться может.

— На почту тоже скину, только дайте, — соглашаюсь, пряча улыбку и сожаление.

Я провожаю их до такси, в аэропорт они ездить категорически запретили.

— И Варя… — Дарья Дмитриевна мешкает в последний момент, задерживается, — не говори Дэну, что мы приезжали. Не надо, он… не обрадуется. Хорошо?

Хорошо.

Я киваю и провожаю взглядом машину до самого поворота.

[1] Эткинсон Гримшоу (1836 — 1893) — живописец Викторианской эпохи, наиболее известный своими городскими пейзажами, передающими туман и сумерки.

19 августа

— Ребенок, ты бессовестное создание! — объявляет мне моя мама в девять утра на пороге квартиры.

— Мам? — я зеваю и, кутаясь в вязанный кардиган, отступаю. — Ты откуда?

— Тебя конкретно я или человек в целом интересует? — заботливо спрашивает мама и целует в подставленную щеку. — Не вижу радости на твоей физиономии от встречи с родителями!

— Она будет, часам к двенадцати, — бурчу и тащусь следом за ней на кухню, — но ты не ответила, что ты здесь делаешь и… где папа?

— Леша расплачивается с таксистом, сейчас поднимется, — мама отмахивается, — лучше объясни, почему я узнаю, что Дэн пропадает в каких-то горах от посторонних людей?

— Он уже нашелся, — глядя, как она резво ставит вариться кофе и лезет с инспекцией по шкафам, вздыхаю я и на стул усаживаюсь.

Кто сегодня будет командовать на кухне уже понятно.

— Молодец, — мама наигранно ликует и хвалит, — и где сейчас этот альпинист? Я мечтаю с ним пообщаться. Он в курсе, что волноваться в моем возрасте нельзя? А я волновалась! Целых десять минут! И вот посмотри, три новых морщинки у глаз…

— Мам…

Она печально смотрит на меня, прекращает свою бурную деятельность и садится напротив, подперев щеку.

— Варь, ты почему нам не сказала? Ладно старики, но мы с отцом…

Старики — это дед с бабушкой, которые уже четвертый месяц благополучно гостят у дедова друга молодости на вилле в Испании, на Тенерифе, если совсем уж точно.

А родителям не сказала…

Наверное, должна была и пару раз даже брала телефон позвонить, но… останавливалась в последний момент. Они бы примчались сразу и развели бы бурную деятельность, волновались, а мне и так хватало Милки, Ромки, Ника, Анны Николаевны, что звонила каждый день, и Савелия Евстафьевича, который узнал непонятно как и тоже названивал по несколько раз в день.

Еще родителей я бы не выдержала, скатилась бы в истерику, потому что рядом с ними я могла бы себе это позволить.

— Не хотела волновать, ничего ведь не было известно, — отвечаю в итоге. — Вы вообще откуда узнали?

— Добрые люди поделились, — фыркает мама. — Цел?

— Обморожение, но цел. Сегодня самолетом до Москвы, а завтра уже тут будет, — я вздыхаю и, слыша, как хлопает оставленная открытой дверь, выбегаю в коридор.

— Папка!

Он привычно раскидывает руки в стороны и улыбается, как умеет только он. И как обычно я повисаю у него на шее, целую в щеку и ворчу, что он колется.

Мы устраиваемся на диване.

Я приваливаюсь к маме, обнимая ее руки, а ноги кладу на колени отца.

Как в детстве и как в детстве признаюсь, что «и ску, и гру и некому руку подать», потому что пока нормальным детям читали Барто и Маршака перед сном, мне декламировали Лермонтова.

— Я не знаю, что делать… — признаюсь с тяжелым вздохом.

И я совсем запуталась.

Дэн так и не отвечает мне, а я… я больше не звоню и не пишу, после того как Олеся переслала мне фотку, где Дэн лежит на кровати с забинтованными руками и пластырем на лбу.

И выглядит он вполне живым.

Даже улыбается кому-то.

Следует признать, что он просто не хочет со мной общаться, а я… я редкостная самоуверенная дура, которая с долей высокомерия считала, что Альбина просто слабачка и Дэна не любила, что я не она, не сбегу и буду в горы отпускать его, потому что не идиотка закатывать истерики и заставлять выбирать между мной и горами.

Ни черта.