Три жизни: Кибальчич

"Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы, если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения.

Прошу дать ход моему заявлению.

Р. S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня, ветерана революции. Я протестую против такого хода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.

2 марта 1881 года. Дом предварительного заключения. Андрей Желябов".

— А вот и Соня! Наконец-то! — Навстречу ей шел Николай Саблин, как всегда подтянутый, казалось, веселый — он улыбался ей_? — Заждались!

Они все сидели за круглым столом, под керосиновою лампою с розовым абажуром: Вера Фигнер, Григорий Исаев, Николай Кибальчич ("Хорошо, что он здесь…"), Геся Гельфман; Геся слегка наклонила голову, на ее профиль падал свет лампы, контрастно освещая половину лица, и Перовская невольно отметила яркую, библейскую красоту молодой женщины.

— Добралась без приключений?

— Что на Невском? — спросил Исаев, пощипывая бородку.

— На Невском обычная жизнь. — Перовская уже сидела за столом, перед ней стояла фарфоровая чашечка с крепким чаем, но она не притрагивалась к ней. — Магазины и кофейни открыты, полно народу, экипажи… — В голосе ее появилась дрожь. — Вчера я была на Сенатской площади, когда спускали флаг. Среди огромной толпы. Они молчали, они все молчали! Мы не разбудили их!.

— А на престоле — Александр Третий! — сказал Кибальчич.

— Ничего не изменилось? — прошептала Геся.

— Изменилось! — Вера Фигнер не смогла сидеть, она уже ходила по комнате, лицо ее пылало, в глазах появился лихорадочный блеск. Перовская знала этот блеск. — Изменилось! "Народная воля" доказала: партия — сила, мы привели в исполнение свой приговор! Народ безмолвствует? Подождите! Страна в шоке. Еще отзовется! Обязательно отзовется! И мы продолжим свою борьбу!

"Только так, Вера!" — подумала Перовская и сказала:

— Только так! Мы собрались, чтобы изложить свои требования новому самодержцу. Сейчас мы их изложим. — Она повернулась к Кибальчичу: — Коля, ты теперь у нас первый журналист…

— Все, что могу, — Николай Кибальчич перестал что-то чертить пальцем на скатерти стола. — Итак, я думаю, надо начать с главного требования… — Он придвинул к себе чистый лист бумаги, написал сверху остро заточенным карандашом: "Главное требование".

…Софья Перовская, познакомившись с Николаем Кибальчичем, узнала его вначале как журналиста. Ее Желябов привел на квартиру, занимаемую Кибальчичем в двухэтажном старом доме на Подьячевской улице, — это было, кажется, в начале 1880 года, — и она была удивлена: приготовилась увидеть "химика", "инженера", изобретателя, а оказалась в комнате именно журналиста. Книги, газетные вырезки. Пахло клеем, и стол был завален листами бумаги, исписанными мелким, убористым почерком (уже когда они возвращались, Андрей сказал, что лаборатория-мастерская оборудована во второй комнате, куда Николай никого не пускает).

В тот раз, обсудив неотложные дела, они проговорили до позднего вечера о литературе, и Софья Перовская была поражена начитанностью Николая Кибальчича: ему было знакомо творчество всех современных русских писателей, он знал всю отечественную литературу с древнейших времен, свободно говорил о философских школах Востока и Запада, притом западные источники были им прочитаны в подлинниках. Естествознание, техника, медицина — положительно, он знал все! В тот первый разговор Перовская почувствовала себя рядом с Кибальчичем робкой гимназисткой, ученицей и видела: то же испытывает Андрей Желябов.