Три жизни Красина

Сорок лет, и нет ни работы, ни постоянного места жительства. Эмигрант в стране, где на людей смотрят только как на машину, способную приносить прибыль. И если выгодно, будут выжимать из тебя силы, а нет — выпроводят, выдадут по требованию царских властей.

Как знать, может быть, в Берлине он ближе к эшафоту, чем был в Выборге.

Дешёвый номер в дешёвом отеле. Смеются дети, а Красин целыми днями хмурится. Любовь Васильевна угрюмо молчит. Она не знает, чем завтра накормить детей. Ей кажется, за последние годы у Леонида Борисовича испортился характер, и фигура умолчания должна быть красноречивей всех и всяческих упрёков. Красин не замечает этих немых укоров. Он удручён тем, что у него разногласия с Лениным по вопросу об избрании большевиков в Государственную думу. Ездил к Владимиру Ильичу в Париж, но отказался от предложения переехать в столицу Франции и перейти на положение партийного писателя. Он практик революционного дела, организатор, а не теоретик. Его взгляды на участие большевиков в Думе близки взглядам Богданова, Алексинского, Луначарского, Горького.

Подумать только: ведь совсем недавно в уютной Куоккале сходились они вечерами на ленинской даче и до глубокой ночи беседовали о литературных делах партии, о Горьком, его американском вояже. А как заинтересованно слушал Владимир Ильич, когда он — Никитич рассказывал о только что прочитанной научно-фантастической повести того же Богданова «Красная звезда». Талантливая вещь, недаром у Ильича поблёскивали глаза. Умеет Ленин и вовремя узнать, понять и оценить не только явления социальной и политической жизни. Но и проникнуть в глубь философских систем, постигнуть новейшие открытия в естественных науках, в развитии техники. А ведь и не физик, и тем более не техник! И всё время твердит, что профан и в литературе, и в искусстве, и в технике. Дай бог, чтобы все были такими «профанами».

Тогда, на даче, они мечтали вслух. О чудесах науки, о будущем. Мечтали как-то зримо, точно и очень широко. Дух захватывало.

Будущее! К этому будущему пробиваться нужно через настоящее. А оно опять развело его с Лениным.

В Териоках большевики тогда съехались на очередную конференцию. Владимир Ильич втолковывал собравшимся необходимость участия в III Государственной думе. Разносил бойкотистов, «вперёдовцев». Это значит — Богданова и его, Красина. А он не понимал Ленина. Ему было странно слышать такие призывы из уст Ильича. Ему казалось диким представить своих боевиков, бесстрашных бомбистов, сидящими рядышком с монархистами, с финансовыми и промышленными тузами. Камо, Сулимов, Буренин или, скажем, Саша Охтинский — заседают в думском партере, осенённые огромным портретом царя?

Чушь! Нонсенс! Лучше виселица...

Дачка не могла вместить всех слушателей. Опоздавшие прилипли к открытым окнам. И он тоже опоздал. Подъехал на велосипеде. И стоял у окна, опираясь на седло, пока говорил Ленин. Иных ораторов дожидаться не стал, ушёл...

Трудно, очень трудно оставаться наедине с такими горькими мыслями и воспоминаниями. Иногда кажется, — легче станет, если с кем-либо поговоришь, повстречаешься.

Но с кем...

Леонид Борисович не искал забвения. Чего-то не понимая, с чем-то не соглашаясь, он не уповал на время — мол, оно всё разрешит. Он не мог по своей природе оставаться в безделье, только думать, думать, думать. Надо работать. Так будет и вернее и легче, так скорее всё станет на свои места.

Он до сих пор смотрел на Берлин глазами революционера-эмигранта. А если окинуть его взором инженера?

Пока инженер и революционер шли рука об руку. Но, видимо, теперь, после того как ему пришлось эмигрировать, инженеру предстоит на время расстаться с революционером. Он привык совмещать эти две профессии. Правда, тут не обходилось без компромиссов. Но раньше инженер всегда уступал революционеру. Инженер был некоей конспиративной ширмой, скрывавшей истинную профессию Красина. Но Леонид Борисович был инженером, как говорится, «божьей милостью». Загруженный, буквально заваленный организационными и политическими делами партии, он всё же отрывал время от сна, чтобы прочесть новые статьи по электротехнике и технологии. Он находил в себе силы, чтобы ночами чертить, считать, искать оригинальные инженерные решения. Это была органическая потребность человека, влюблённого в науку, технику, потребность, помноженная к тому же на его веру в будущее. Да, Красин был уверен, что настанет время, когда ему придётся заниматься не изготовлением бомб, не «эксами», а строительством электростанций, планированием важнейших отраслей промышленности, научными изысканиями.

Но эта работа только тогда сможет стать главным, единственным занятием инженера, когда победит революция. Красин-большевик верил в победу революции, верил, что она не за горами.