Три жизни Красина

Совсем недавно, утрясая различные партийные дела, он заехал в Париж. Окунулся в напряжённую атмосферу партийных споров, дискуссий и почувствовал себя очень неуютно. Не то чтобы он недооценивал значения этих теоретических баталий, ведь по части теории он никогда не был человеком беззаботным. Но такая чисто кабинетная работа была ему не по душе. Он практик. Вот, к примеру, организация транспорта, или там бомбовых мастерских — это его дело. В общем, он предпочитает «шить сапоги». Красин улыбнулся, на минуту отвлёкшись от дум.

«Шить сапоги», — кто это сказал? Чуть ли не Авель Енукидзе. Кажется, он, а вот кому, уже забылось. Авель объяснял своему товарищу-грузину разницу между «теоретическим» и «практическим»:

«Понимаешь, кацо, теоретически — это как сшить сапоги, практически — сшить сапоги».

Его родине нужны инженеры, они помогут после революции создать достойную великого народа индустрию. К этому нужно готовиться. И именно сейчас наступает время для этой подготовки.

Наверное, его отход от практической революционной работы иные сочтут чуть ли не капитулянтством. Их дело. Это его не смутит.

Красин мыслил свою инженерную работу широко. Не просто ведущий инженер на предприятии, и даже не главный при каком-либо крупном строительстве. Нет, инженер — руководитель отрасли промышленности, может быть, даже всей промышленности.

И эти мысли не были данью честолюбию. Он хорошо знал свои возможности — организаторский дар, необыкновенную работоспособность, деловитость. У него было время проверить все эти качества на практике.

Когда метался по Европе, завернул и на Капри, в гости к Горькому. Пили чай на веранде и, конечно, спорили. Кто-то стал доказывать Красину, что не с его темпераментом, не с его фантазией заниматься наукой и инженерией. Он тогда устал от споров и не ответил собеседнику. Но тот был неправ.

Тысячу раз неправ тот, кто считает, что фантазия — монополия поэтов, а темперамент нужен только актёру или музыканту. Настоящий инженер, влюблённый в технику, руководитель многих и многих людей, своими руками создающих все чудеса современной цивилизации, не может быть сухарём, бесстрастным человеком.

Эти мысли расстраивали, иногда пугали, но чаще обнадёживали. Он ни с кем не делился ими, разве что с Любовью Васильевной. Но она не могла рассеять его сомнений и всячески старалась укрепить мужа в убеждении, что его место среди людей делового мира.

Германия переживала предвоенный бум.

Однако — политическому эмигранту было нелегко найти работу в столице, даже если он и инженер.

Помогло имя. Красина, строителя Баиловской электростанции в Баку, знали. Красина знали и как заведующего кабельной сетью одного из крупнейших городов Европы — Петербурга. И Баиловская электростанция, и «Общество 1886 года» были иностранными предприятиями. В Баку в строительстве участвовал и германский капитал. Поэтому в фирме «Сименс и Шукерт» Красина встретили приветливо.

Но фирма может предоставить русскому эмигранту лишь место младшего инженера на одном из своих предприятий в Берлине.

Должность незавидная, 300 марок в месяц. Семье Красина это сулит нищенское существование. Но выбора нет, и Леонид Борисович соглашается.

А деньги? Деньги он заработает переводами технической литературы. Кстати, это поможет восполнить кое-какие пробелы в знаниях, и он всегда будет в курсе всех новинок электротехники.

Всё реже и реже приходят письма из Парижа. Владимир Ильич уже не верит в то, что Красин приедет. Но он верит, что Леонид Борисович не потерян для партии, он нужен ей, и она необходима ему.

Красин болезненно переживает разрыв. Хотя и разрывом это не назовёшь. Просто нет писем. И он не пишет. Зато Горький напоминает о себе часто. Богданов тоже. Каприйская школа отзовистов дышит на ладан. Нужны люди, нужны имена. И снова и снова Красина зовут на Капри. Он отшучивается. Потом добросовестно описывает свою каторжную работу в Берлине.

День. Ночь. Работа, работа, работа. Из-за куска хлеба. И так недели, месяцы. Чертежи, расчёты. Мучения над непонятными текстами. Десятки тысяч страниц технических словарей, просмотренных усталыми глазами.

Такое напряжение даром не даётся. Заметно сдаёт сердце. Перебои сменяются пулемётными очередями. Потом не спеша в сердце впивается острая игла.

Сколько это длится — он не знает. Ещё несколько таких уколов, и кажется, настало последнее мгновение. И тогда помогают не лекарства. Помогает воля. Он знает, что резервы сердца велики. Его товарищам, чудесным людям грозовых дней революции, труднее, чем ему, младшему инженеру фирмы «Сименс и Шукерт».

Здесь, в Берлине, сидит в тюрьме один из самых смелых людей на земле — Камо. Его выдал провокатор. Красин подозревал Житомирского — ведавшего берлинской транспортной конторой «Искры».

У Камо были найдены взрыватели к бомбам. Немецкая полиция, германские жандармы, прокуратура пытаются состряпать громкий процесс против «русского анархиста».

И у них ничего не получается.

По всем законам, и не только немецким, — душевнобольные не подсудны. Они не отвечают за свои поступки и за свои слова.