Три жизни одного человека

Бабушка метнулась за пакетом, баллончик протерла полой и положила в карман своего халата, биту тоже протерла и сунула на антресоли, а нож - к своим кухонным ножам, коих у нее было великое множество. Деньги, слава богу, они были в пятитысячных купюрах, она плотно свернула в несколько трубочек, каждую обхватила тоненькой резинкой, каждую обернула фольгой и рассовала в маленькие целлофановые пакетики. Поставила сковороду на огонь, достала из холодильника кастрюльку с топленым салом, выгребла сало на сковороду, оставив при это немного на дне банки. Затем она уложила свертки в кастрюльку и залила все это слегка подтопленным салом. Когда оно чуть подостыло, она пару раз ковырнула его сверху ложкой, закрыла кастрюльку крышкой и поставила в холодильник.

- А теперь ложись, а то у тебя постель нетронутая.

- Спасибо тебе, ба...

Долго лежать не пришлось. Раздался телефонный звонок. Бабушка сняла трубку и сонным голосом ответила:

- Слушаю. Да, здесь, но он еще спит. Хорошо, сейчас позову. Максим! Максим!

Живы ли Семен с Рахимом, мне так и не сказали. Обыск на квартире у родителей и у бабушки ничего не дал, хотя перевернули они все. Пятен крови на моей одежде не было, и при этом имелось относительное алиби. Пока шмонали квартиру, я сидел на стуле, опустив голову, и мысли мои бродили по замкнутому кругу, даже не мысли, а некие подобия видений: прикормленные с чьей-то кровавой руки безмозглые животные бьют безногого Семена, а он под их хохот слабо пытается защититься; Рахим-ака, сухонький, малорослый, получив под дых страшный удар мясистого кулака, летит на пол, его хрупкий старческий позвоночник с хрустом ломается, и я почти физически слышу этот хруст; один ублюдок расстегивает штаны и мочится в лицо Рахиму, и тут же второй подхватывает начинание и делает то же самое с Семеном. Я никак не мог сойти с этого круга,  в груди что-то мелко-мелко тряслось, наливая свинцовой неподвижной яростью тело, и нужно было только одно – выстоять, не дать себя запутать, а уж потом будет все остальное. И, ненавидя следователя за то, что он прекрасно осознает подлость своих действий и все же пытается сделать крайним меня, я тупо и односложно отвечал на вопросы, и ему так и не удалось сбить меня с генеральной линии, которой я упорно придерживался. Он  все пытался вывести меня из себя, но в результате раздражался сам, и когда вопросы пошли по третьему кругу, я ему заявил, что дальше без адвоката буду просто молчать.  Он грохнул папкой об стол и сказал:

- Вряд ли тебе поможет адвокат.

- Ты мне еще про явку с повинной предложи. Все, разговор окончен.

Явился адвокат, но я почему-то сразу же подумал о том, что он с ними заодно, и рассказал ему все ту же версию, которой придерживался ранее. На вопрос, что с моими товарищами, он покачал головой:

- Там все не очень хорошо. Для вас.

- Что значит – не очень хорошо, да еще для меня?

- Оба без сознания, в крайне тяжелом состоянии.

- Значит, живы.

- Первый же, кто из них очнется, будет допрошен, и тогда...

- И тогда ваш этот следователь – как его фамилия, кстати?

- Вердин.

- И тогда этот ваш Вердин обосрется.

- Зря вы так, у них работа такая...

- Если работа приводит к оскотиниванию, значит, надо ее менять, пока еще остаешься человеком.

К вечеру меня отпустили под подписку о невыезде, и я помчался в больницу. Рахим был в коме, а Сенька, оказывается, еще днем пришел в сознание и дал показания, что били их неофашисты.

На следующий день я поехал на комбинат. Разгром своими силами почти ликвидировали, и Кся оттирала надпись на стене: «Россия для русских!». Увидев меня, она уронила тряпку и бросилась, рыдая, мне на грудь:

- Максик, это не я! Я никому ни слова не сказала! Я тебе клянусь!

- Успокойся, Ксюша, успокойся. Я знаю, что это не ты.

- Максик, ты был в больнице? Меня не пустили! Как там?

- Рахим плохо, в коме. Сеня пришел в себя. Но пока в реанимации. Состояние тяжелое. – Я не стал добавлять «крайне».

- Он будет жить? Сеня будет жить?

Я с удивлением посмотрел на нее, и до меня вдруг что-то стало доходить:

- Так вы с Сеней...

- Мы с Сеней собираемся пожениться!

- Господи, да когда же вы успели снюхаться, Штирлицы наши?

- Успели, тебя не спросили, - сквозь слезы улыбнулась она.

- Ну, тогда обязательно будет жить.

Улучив момент, когда Кся вышла, я убедился, что тайный сейф следаки не обнаружили. Это было хорошо. Со временем туда можно будет положить якобы украденные деньги. А для того, чтобы расплатиться с рабочими, я решил взять ссуду в банке. И как только с меня были сняты все подозрения, именно это я и сделал. Теперь можно было заняться и неофашистами.

Одевшись попроще, я потолкался по местным пивным точкам и порасспрашивал мужиков, где можно найти хорошую работу. Большинство склонялось к тому, что хорошо платят только на фармакологическом заводе.

- Но тебя туда не возьмут, - сказал один алкаш.

- Это почему?

- Внешность у тебя неподходящая. У меня свояк, татарин, пробовал туда устроиться, но его не взяли. Сказали, косоглазых не берем.

- Так прямо и сказали?

- Так – не так, а не взяли. Фашисты там засели.