Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Рассмотрим более внимательно логику рассуждений Другого Некто. Вначале он — в противовес мнению Просто Некто — утверждает, что в живописи NN (и дался же он Вам, прости Господи) и за «выражением субъективных лирических настроений» можно увидеть «духовное начало». И слава Богу! Почему бы и нет. Но вот что происходит далее: в следующем предложении высказывается глубоко верная мысль, но в тональности, в которой она звучит, улавливается полемический упрек в адрес Просто Некто: «Я бы не стал отказывать лирике в причастности к сугубо духовной сфере». Просто Некто и не думал «отказывать», сам пишет лирические стихи и даже как-то имел возможность читать их Ахматовой…

Дальше — больше: высказывается в деликатной форме подозрение, что Просто Некто — в своей дремучести — наклонен отказывать в выражении духовного «многим лирическим абстракциям Кандинского, Клее и множества других лириков[73] в сфере живописи…». Если так обстоит дело и Просто Некто пренебрегает «лирическими абстракциями», то почему же сей простец хаживал каждую неделю в Ленбаххауз? Другой Некто это прекрасно знает, но тогда почему предполагает у своего собеседника такое негативное отношение к «лирическим абстракциям»?

Далее следует резюме: «Само по себе лирическое восприятие мира есть восприятие сугубо духовное, эстетическое…» Подписываюсь под этим тезисом всеми четырьмя лапами.

В итоге — вместо расхождения — выясняется полное и гармоническое согласие по всем пунктам: я не только не отказываю лирике «в причастности к сугубо духовной сфере», но и считаю ее одним из наиболее совершенных эстетических средств для выражения (символизации) глубочайших духовных переживаний. Стихотворения Владимира Соловьева, Александра Блока, Андрея Белого дают тому лучшее доказательство. Лирика символистов причастна самой софийной сфере. Конечно, наряду с Небесной Афродитой есть и Афродита земная. Ею инспирирована другая — большая — часть лирики, но и здесь возможно бесчисленное количество переходов: от земного к Небесному и от Небесного к земному. Извините за дотошную мелочность анализа, но иногда, действительно, цель оправдывает средства. Я надеюсь, что предотвратил некое недоразумение в очень важном для нас пункте.

В связи с этим еще одно замечание: после пассажа о лирике Вы пишете примирительно: «Однако не будем вступать в космическую бесконечность дискуссий о духовности». Но почему же? Конечно, надо избегать всемерно «нескончаемых словопрений», но, если мы уже затеяли разговор о символизме, то как тут избежать попыток внятно выразить наше понимание духовности. Для этого в рамках христианского миропонимания есть достаточно твердые основания. Кратко отмечу наиболее важные положения:

1) «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4,24).

2) Учение о Святом Духе.

3) Признание существования духовного мира (духовной иерархии), как он, например, описан в СН.

4) Учение о трихотомии, намеченное ап. Павлом (1 Фес. 5, 23).

Все это позволяет говорить о духовности совершенно конкретным образом, в том числе и при обсуждении проблем эстетических. Связь теологической эстетики с пневматологией ясно прослеживается у св. Василия Великого в его книге De spiritu sancto[74]. Но сейчас, действительно, пока не стоит их затрагивать. Возвращаюсь к лирике. Казалось бы, случайно эта тема вдруг возникла в нашей переписке, но благодаря этой случайности появился повод поразмышлять о связи между «лирическим восприятием мира» и символизмом. Опять-таки подобные размышления увели бы меня далеко от поставленной цели разобраться в механизме понимания-непонимания, явленного неоднократно в ходе наших бесед.

Позволю себе только несколько кратких замечаний в связи с вопросом о причастности лирики «к сугубо духовной сфере». Мне кажется, что не вся лирика как таковая причастна к духовной сфере, если понимать эту сферу совершенно конкретно, скажем, как сферу метафизических архетипов на ментальном плане. Понятие лирики не лишено двусмысленности. С одной стороны, мне представляется глубоко значительным тот факт, что символизм второй половины XIX в. проявил себя наиболее продуктивным образом именно в лирической поэзии, которая у русских поэтов (Владимир Соловьев, Александр Блок, Андрей Белый) приобрела теургические черты и была связана с причастностью к сугубо софийной сфере. В то же время, с другой стороны, именно поэты-символисты чувствовали опасности, скрытые в лирическом восприятии жизни. Например, Александр Блок писал: «Я знаю, что в лирике есть опасность тления, и гоню ее». — «Бичуя себя за лирические яды (курсив мой. — В. И.), которые и мне грозят разложением, я стараюсь предупреждать и других» (письмо Андрею Белому. 23.09.1907).