Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Это платоновское неистовство не имеет ничего общего с инстинктивным птичьим пением. Лосев подчеркивал, что «неистовство» носит отнюдь не чисто иррациональный характер, поскольку создает «продуманную структуру поэтического произведения» (ИАЭ. Итоги, с. 267)[77]. В своем учении о неистовстве (вдохновении) Платоном выявлена «специфика искусства, в котором первая роль, очевидно, отведена структурному построению (курсив мой. — В. И.)» (там же). Это построение структуры (ее эйдетическое созерцание) возможно именно в силу охваченности души художника инспирациями духовных существ (Музами как «фактическими „богами“»). «Самое главное здесь то, что эта художественная структура пронизана вдохновением, неистовством и экстазом» (там же, с. 268). В этом мне видится одна из самых существенных особенностей художественного творчества как акта метафизического синтеза, в котором сочетается несочетаемое: структурное (эйдетическое) построение с божественным вдохновением. Говоря словами Лосева, специфика искусства может быть определена как «синтез (курсив мой. — В. И.) диалектики и вдохновения» (там же). Вот именно этот синтез и отсутствует в любых видах «птичьего пения», тогда как подлинная юбиляция, являясь одним из важнейших компонентов метафизического синтеза, не вступает при этом в противоречие с осмысленным структурным построением творимого произведения искусства.

Но мне кажется, что здесь между нами нет существенных расхождений (разве только незначительные нюансы) и, соответственно, я могу себя поздравить с ликвидацией еще одного недоразумения. Вы, надеюсь, не будете больше видеть во мне какого-то рационалиста в эстетике, а я перестану приставать к Вам с «птичьим пением». Не так ли?

Особо ясно наше взаимное согласие по вопросу о структурных построениях выступает при рассмотрении древней и средневековой архитектуры. Вы пишете, что не можете себе «представить работу творческой сферы сознания древних строителей архитектуры без управления ею какой-то могучей сверхразумной силой». Я тоже не могу. Древние источники дают многообразные подтверждения тому факту, что акту созидания предшествовало духовное видение. Классическим примером для меня является скиния, образец которой был духовно показан Моисею вплоть до малейших деталей «на горе» (Исх. 25, 40). Под «горой» можно понимать не только Синай в его земном облике, но и высшую ступень боговидения. «Нерукотворная по своей природе, эта скиния становится тварной, — писал свт. Григорий Нисский, — когда ей нужно быть воздвигнутой посреди нас. Поэтому она одновременно и нетварна, и тварна: несотворенная в предсуществовании (курсив мой. — В. И.), она становится сотворенной, когда принимает материальное устроение» (De vita Moysis 173).

Припоминаю, что уже ранее в ходе нашей переписки мне доводилось затрагивать эту тему[78], впрочем, тогда не получившую дальнейшего развития, но вот теперь, когда мы занялись проблемами символизма, разговора о сверхчувственных архетипах (образцах, парадигмах) все же не миновать. Здесь для меня не совсем понятно Ваше отношение к возможности реального созерцания таких архетипов. Например, Вы пишете: «некий якобы реально существующий архетип на каких-то иных планах бытия». «Некий», «якобы», «каких-то»: все эти словечки выражают сомнение в том, что существуют реально архетипы на ментальном плане бытия. Но, как мне кажется, без признания реальности архетипов (эйдосов, парадигм, идео-волений) невозможно философско-эстетическое обоснование теории символизма. А ведь мы и затеяли наш разговор, чтобы содействовать ее разработке в метафизическом направлении. И раз Вы признаете воздействие на сознание художников «какой-то могучей сверхразумной силы», то почему тогда не признать реальности сверхразумных архетипов?

Свидетельств об их существовании (в смысле Григория Нисского: предсуществовании) более чем достаточно. Можно взять для примера Киево-Печерский патерик, в котором повествуется о строительстве Успенского собора. Строители — византийские мастера, — перед тем как отправиться в Киев, «видели ее на небе». Затем рассказывается, как прп. Антоний просил Бога указать место для строительства «огнем» («укажи ныне место огнем»). «И пал огонь с неба… проложил долину, подобную глубокому рву». Нет никаких оснований сомневаться в подлинности таких чудес, особенно если принимать их в качестве имагинаций, выражающих сверхчувственные реальности (в данном случае: архетип храма). Аналогичные истории встречают нас и в западных хрониках (например, история строительства кёльнского собора).

Некто в черном: Опять заводишься?

Я: Пожалуй, он прав. Зачем мне уподобляться часам?

Некто в черном: Вот я про то и говорю. Я всегда прав. Пошли-ка лучше в кафе.

Я: Да, он прав, но все же под конец хочу отметить: два важнейших вопроса, затронутые в письме В. В., остались пока без ответа…

Некто в черном: И слава Богу! Пошли!