Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

В этом для Вас, предполагаю, нет ничего нового. Пишу же об этом только для того, чтобы отметить возможность непонимания с моей стороны, ибо, прочитав Вашу фразу о причастности лирики «к сугубо духовной сфере», у меня возник соблазн истолковать ее как признание и за любым лирическим произведением статуса причастности (понимаю же этот термин в духе Платона) духовной Красоте. Но я вовремя остановился. Думаю, что не надо придираться к каждой фразе в отдельности, а брать ее в широком контексте всего Триалога. Если я в данном случае все же ошибаюсь, то буду Вам очень признателен за уточнение смысла Вашего высказывания о лирике.

Попутно сделаю еще одно замечание в связи с лирикой. Александр Блок иногда и в разных смыслах применял этот термин не только к поэзии, но и к миросозерцанию. «Драма моего миросозерцания… состоит в том, что я — лирик. Быть лириком — жутко и весело. За жутью и весельем таится бездна…» (письмо Андрею Белому. 15–17.08.1907). В разгар своей полемики с московскими символистами, нападавшими на петербургского поэта за его мнимую приверженность мистическому анархизму, Блок примирительно советовал разгоряченному Белому относиться к «вышеуказанным теориям как к лирике» и не возводить их «е теории, принципы, пути» (там же). Этот мудрый совет применим к интерпретации многих эстетических теорий, которые также представляют собой, по сути, лирику.

Некто в черном: Это ты о МС?

Теперь перехожу к следующему пункту.

Вы формулируете три «положения, по которым Вы (т. е. в данном случае — я, В. И.) в принципе не согласны со мной (т. е. с Вами)». Положения сформулированы с предельной ясностью и затем умело истолкованы, но я бы не сказал, что «в принципе» с ними не согласен. Я чуждаюсь всякой линейной прорисованности и принципиально признаю преимущества колористической размытости (употребляю этот термин в том смысле, который вкладывал в него Кандинский, о чем, впрочем, уже писал Вам), иными словами, принципиально признаю текучесть и взаимопереходимость смыслов, поэтому, передвигаясь по ментальной спирали, я с удовольствием пересекаюсь и с Вашими эстетическими воззрениями, тем более что они подкреплены цитатами из произведений моих духовных учителей и наставников. Подобные соприкосновения, однако, не подразумевают перехода на унисонное пение, поскольку допускают сложные контрапунктические ходы мысли. Но опять-таки сейчас не об этом речь. Возвращаюсь к основной теме моего письма, посвященного анализу функционирования механизма понимания-непонимания в наших беседах. Начну с третьего положения в Вашей формулировке:

«— всякое ли художественное творчество имеет в основе своей интуитивно-бессознательный характер?»

Но почему, дорогой В. В., Вы решили, что я даю на этот вопрос однозначно отрицательный ответ? Моя царапка была связана только с Вашим утверждением, что «художественным символизмом чаще всего и как правило отличаются те произведения искусства, где такой цели[75] художник сознательно перед собой не ставил, а просто творил, пел как птицы поют» (выделено мной. — В. И.). Против отождествления художественного творчества с «птичьим пением»[76] и было направлено мое возражение, а не против тезиса об интуитивно-духовных истоках творчества. Поэтому, как и во многих других случаях, всеми четырьмя лапами подписываюсь под Вашей мыслью о том, что «художественный символ полностью и окончательно реализуется только на интуитивно-внесознательном уровне, ни в коем случае не на уровне ratio в любых его интерпретациях».

Я бы пошел еще дальше и ратовал бы за возрождение платоническо-мифологического взгляда на природу художественного творчества. Для меня обращение Гомера к Музе носит вполне конкретный характер просьбы о ниспослании божественной инспирации. Охваченный такой инспирацией художник творит в состоянии неистовства (Платон. Диалоги: Ион, Менон, Федр). «Величайшие для нас блага возникают от неистовства, правда, когда оно уделяется нам как божий дар» (Федр 244а). Последняя оговорка особенно значительна. Она указывает на подлинный исток творчества, обретающийся в божественном мире. В «Федре» Платон дает классификацию «неистовств», т. е. духовных инспираций. Человек, охваченный подобным неистовством, «удостаивался очищения и посвящения в таинства». Художникам неистовство посылается непосредственно Музами. «Кто без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства» (Федр 245е).