Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Почему? Да потому, что сам факт подобной символизации (а мы говорим только о ней в данном случае, и, я думаю, именно ее имели в виду и символисты, когда считали любое искусство символическим) есть свидетельство художественности. Если мастеру удалось чисто художественными средствами выразить нечто из вышеназванного, передать реципиенту то, чего он сам не обнаружил бы в объекте реальной действительности, послужившем сюжетно-предметной основой произведения, то он создал произведение, обладающее художественностью или даже высокой художественностью — высокохудожественное произведение. Что же еще иметь в виду под художественностью, если не способность уникальными средствами искусства выразить нечто, другими средствами не выражаемое и самим представленным (изображаемым, в частном случае изобразительных искусств) объектом не презентируемое? А это и есть в чистом виде (по определению) символизация, т. е. передача с помощью некоего объекта знания (в широком понимании этого термина, включающем и непонятийные компоненты, и эмоциональные состояния) о чем-то, чего в самом этом объекте не содержится. В данном случае, когда передача (особая коммуникация) осуществляется исключительно языком данного вида искусства, мы имеем художественную символизацию.

Между тем уже из того, что я перечислил выше в качестве показателей символизации (которые, как мне кажется, имели в виду и символисты), видно, что здесь мы имеем дело с символизацией в самом широком смысле слова. И перечисленные показатели очень не равноценны. Одно дело — передать чувство радости от сверкающего на солнце водоема в обрамлении прекрасного пейзажа, что хорошо умели делать импрессионисты, и совсем иное дело — передать с помощью изображения того же пейзажа ощущение и переживание каких-то мистических или метафизических глубин бытия, которые не поддаются никакому изображению и визуализации. Символизация символизации рознь.

Символизация в широком понимании как свидетельство художественности произведения присуща практически любому искусству достаточно высокого уровня. // Вот здесь нам как всегда не хватает слов. Это досадная норма для эстетики. Что значит «высокого уровня»? Речь, во-первых, идет не об уровне технического мастерства. Шишкин обладал таким уровнем, или, скажем, современный портретист Шилов явно обладает им. Но и Шишкин не создал искусства «высокого уровня», и тем более — Шилов. Речь идет об уровне художественной выразительности, т. е. мы вполне закономерно впадаем в словесную тавтологию, хотя, я надеюсь, понятно, о чем все-таки идет речь. // И в этом плане она перекликается с тем, что эстетика имеет в виду пор, художественной образностью, или даже художественной формой в понимании А. Ф. Лосева.

А есть еще художественная символизация в узком смысле, когда я говорю о художественном символе как сущностном ядре художественного образа. И здесь я подхожу к ответу на один из Ваших вопросов. Далеко не всякий художественный образ содержит в себе художественный символ. Об этом я не раз говорил уже в различных контекстах, но, кажется, все-таки плохо вербализовал эту трудно уловимую субстанцию.

Если вернуться к тем показателям символизации, о которых я говорил выше, выводя их из эстетики символистов, то, пожалуй, только в последнем случае, когда художественное произведение выводит реципиента за свои собственные пределы и приводит его в состояние реального контакта с метафизической реальностью, переживания некой сверхреальной полноты бытия и высочайшего блаженства, мы имеем дело с художественным символом в его подлинном бытии. Это вершина художественной символизации, и она достигается при восприятии далеко не каждого даже талантливого произведения искусства и, тем более, далеко-далеко не каждым реципиентом.