Читаем Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая полностью

Все повторяется: та же гостиница, те же станции метро, но настроение другое. В ноябре — легкое волнение первооткрывателя, пытающегося пробраться в спешке к заветному святилищу. Теперь: покой, уверенность, приятное чувство человека, хорошо разбирающегося в сложных переходах парижского метро и уверенно перебегающего запутанные перекрестки. Ясна и цель: еще раз сосредоточиться на работах, выставленных на третьем этаже. К тому времени этюд о «Юпитере и Семеле» был закончен, и оставалось приступить к описанию «Явления»[117], «Единорогов» и алтароподобного полиптиха «Жизнь человечества».

Спешить особенно было теперь незачем. Выйдя из метро и хорошо помня, в какой переулок нужно свернуть, заглянул в ресторанчик с видом на мрачновато замысловатую громаду Сан Трините…

Некто в черном (удовлетворенно): Таки был ресторанчик, ну, это дело другое…

Я: Слова не дает сказать. Да, пообедал…

Некто в черном: Ты не стесняйся, вали все как было.

Я: Ничего не было. Съел омлет и пошел в музей. А ты исчезни… видишь, как трудно начать.

Некто в черном исчезает.

Вход в музей. Перемен нет, и у кассы тоже никого нет. Билетер — он же торгует книгами и открытками в маленьком киоске — посмотрел на меня как бы что-то припоминая, то ли подозрительно, то ли с благожелательным удивлением. Вероятно, редко кто приходит сюда во второй раз.

Начинаю с осмотра квартиры, не произведшей на меня в прошлый раз особого впечатления. Теперь я никуда не рвался. Можно позволить себе роскошь быть внимательней к мелочам. Поскольку, оказалось, здесь можно фотографировать без вспышки, сделал несколько снимков. Они лежат теперь передо мной на столе… пожалуй, в первом письме несколько поспешил со своими бегло критическими замечаниями. Явно не так была настроена оптика, сильно подпорченная современным искусством. А главное: тогда в душе теплилось ожидание, подпитанное чтением Гюисманса, увидеть нечто от предсюрреалистического обиталища дез Эссента, нечто сразу же и надолго поражающее своей изысканной причудливостью, отвергающей всякое сближение с обычными представлениями об устройстве человеческой жизни. Вспомните, например, кабинет дез Эссента, стены которого были заняты книжными эбеновыми шкафами и полками, а пол устелен мехом голубого песца (!). К массивному меняльному столу XV в. придвинуты глубокие кресла с подголовником и старинный, кованый пюпитр — церковный аналой, на котором в незапамятные времена лежал дьяконский требник, а ныне покоился увесистый фолиант, один из томов «Glossarium mediae et infimae latinitatis» («Словарь средневековой и простонародной латыни») Де Канжа[118] (Наоборот). Свою спальню дез Эссент пародийно стилизовал под монашескую келью[119]. Он «покрыл стены шафранным шелком, а снизу обил их темноватыми фиолетовыми панелями из амарантового дерева…»

…Нельзя тут не прервать цитату…

Амарантовое дерево… что сие такое? Словарь отвечает: это «вест-индское дерево не совсем известного происхождения (очень мило, не правда ли? — В. И.). Это тяжелое, умеренно твердое дерево с тонкой, однако несколько пористой тканью. На свежем разрезе оно глядит красновато-серым. Постояв некоторое время на воздухе, оно принимает прелестный фиолетовый или пурпурово-красный цвет».

…«Получилось неплохо: комната — издали, разумеется, и впрямь напоминала монастырский покой. Потолок затянули чисто-белым шелком а-ля побелка, однако ее белизна вышла умеренной».

Ложе дез Эссента было «выковано и покрыто эмалью в допотопное времена, а на его спинках красовался орнамент с тюльпанами и виноградными листьями, как на лестничных перилах в старинных особняках».

Некто в черном: Ты, что, весь роман хочешь переписать?

Почему бы и нет? Вполне оправданный прием. К тому же, говоря словами Томаса Манна, «осмысленное, вдумчивое переписывание… — такое же трудоемкое и долгое дело, как изложение собственных мыслей».

Некто в черном: С которыми у тебя, брат, что-то плоховато…

Нет, положительно, так невозможно работать. Ставлю точку. Иду на кухню: варить спагетти.

Некто в черном (сквозь зубы): Опять слизнул у Мураками…[120]

(12.09.12)

(Автор усаживается за стол, беспокойно оглядываясь по сторонам. Убедившись, что двери плотно закрыты, включает лэптоп и принимается за работу.)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Лабас
Лабас

Художник Александр Лабас (1900–1983) прожил свою жизнь «наравне» с XX веком, поэтому в ней есть и романтика революции, и обвинения в формализме, и скитания по чужим мастерским, и посмертное признание. Более тридцати лет он был вычеркнут из художественной жизни, поэтому состоявшаяся в 1976 году персональная выставка стала его вторым рождением. Автора, известного искусствоведа, в работе над книгой интересовали не мазки и ракурсы, а справки и документы, строки в чужих мемуарах и дневники самого художника. Из них и собран «рисунок жизни» героя, положенный на «фон эпохи», — художника, которому удалось передать на полотне движение, причем движение на предельной скорости. Ни до, ни после него никто не смог выразить современную жизнь с ее сверхскоростями с такой остротой и выразительностью.

Наталия Юрьевна Семенова

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Прочее / Документальное