Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Продолжая эту линию, Пеладан говорит о том, что людей разделяют ныне не этнические и религиозные признаки, а степень цивилизованности. Во многом идеализируя реальное положение вещей, французский символист полагает, что представители разных конфессий любят искусство, понимают друг друга на основании того, что «эстетические чувства образуют самые крепкие связи между людьми». Ссылаясь на эстетику и искусство католического ренессанса XIX в. (Ф. де Шатобриан, А. де Ламартин, Ф. Вилье де Лиль-Адан, Ш. Бодлер) и проникнутые глубокой религиозностью шедевры Рафаэля, Леонардо, Микеланджело, Пеладан категорически не соглашается с Толстым в его оценке искусства Ренессанса как отхода от религии.

В пылу полемики Пеладан, проводя аналогии между ригоризмом Толстого и мусульманским фанатизмом, направленным, например, на запрет изображения человеческой фигуры, называет русского классика «Омаром Толстым» (показательно, что и В. В. в упомянутой мною статье пишет в этой связи о «почти исламской ригористической позиции» Толстого), фанатиком, готовым вообще отказаться от искусства на том основании, что лучше жить без искусства, чем с «плохим» искусством. Хорошим же для него, в интерпретации Пеладана, является то, что доставляет удовольствие невеждам, безграмотным: Толстой «готов сжечь библиотеку человечества, потому что русский пьяница ничего в ней не смыслит».

В споре с Толстым Пеладан, по существу, излагает свою позицию в отношении имплицитной и эксплицитной эстетики. Комментируя высказывание Толстого о том, что эстетика выдумана людьми XVIII века и в 1750 г. «специально обделана в теорию Баумгартеном», Пеладан иронически замечает, что оно равносильно попытке приписать явление магнетизма выявившему его Месмеру. Эстетика не сводится к эстетическим трактатам, эстетические идеи художников содержатся в их произведениях: «Теория искусства возникает, когда произведение уже создано».

Пеладан убежден в том, что искусство призвано пробуждать высокие чувства, возводить от земной любви к небесной: у любви есть крылья, она воспаряет, возносится, взлетает в выси, недоступные для тяжеловесных рассуждений. И утверждает свое кредо: «Суть искусства, как и религии, состоит в его таинственности: дабы получить его дар, нужно восхищаться и молиться. <…> Искусство должно помочь нам расправить крылья».

В этом ключе Пеладан решительно выступает против профанации искусства, его омассовления, растворения в жизни. Ни в коей мере не разделяя толстовские идеи опрощенчества, он подчеркивает, что моральное и интеллектуальное развитие личности зависит от свободного времени, досуга, язвительно отмечая при этом, что писатель вовсе не должен производить бумагу — ведь в основе современной цивилизации лежит разделение труда (попутно Пеладан со свойственным ему снобизмом замечает, что людям его круга негоже самим пришивать пуговицы и стирать носовые платки). Неприемлемы для него и восходящие к руссоизму идеи русского писателя о том, что изящные искусства родились благодаря порабощению народных масс («…наше утонченное искусство могло возникнуть только на рабстве народных масс и может продолжаться только до тех пор, пока будет это рабство…»). Решительно выступая против искусства для масс («под „эстетическим кнутом“ Толстого все равны, а подлинное искусство для него — мужицкое»), Пеладан сурово критикует русского писателя за то, что он предлагает не массы поднимать до искусства, а опустить искусство до их уровня. Сводить искусство к описанию «толпы мужиков» значит принижать его; следует помнить, что Орест — не мужик: «Единственный персонаж искусства — герой, интенсивно воплощающий патетические проблемы человечества». Неприемлема для него и толстовская мысль о том, что профессионализм и обучение искусству в художественных школах, которые «распложают в огромном количестве то поддельное искусство, извращающее вкус масс, которым переполнен наш мир», губительны для искусства («невозможно выучить человека тому, чтобы он стал художником»), и в будущем художником сможет стать любой, все будут художниками. (Сегодня, более ста лет спустя, пеладановская критика звучит как нельзя более злободневно в свете дилетантизма многих представителей арт-практик, стремящихся выдать неискусство за искусство, стереть грани между ними.) Пеладан решительно выступает против примитивизации искусства, его превращения в форму массового досуга наподобие спорта, охоты, рыболовства. А также против ханжества позднего Толстого, не приемлющего изображения в искусстве любовных сцен.

Общий вывод Пеладана относительно содержания трактата «Что такое искусство?» весьма категоричен, но справедлив: «Толстой глух к искусству». Он уличает Толстого в «литературном нигилизме», называет его «Мартином Лютером от эстетики», подменившим художественность религиозностью. Отказ же от художественности и есть «путь эстетического упадка» — с этим заключением Пеладана, как и с его призывом проповедовать любовь к высокому искусству как «моральному органу человеческой жизни», можно солидаризироваться и сегодня.

Ваша Н. М.