Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Название «Венерин волос» встречается в книге на самых последних страницах в полубредовых предсмертных воспоминаниях Изабель, которая находит эту траву (из рода папоротников, у нас — комнатное растение) где-то под стенами Пантеона в Риме и почитает ее за бога богов, главного бога жизни, символизирующего любовь. «Травка-муравка из рода адиантум. Венерин волос. Бог жизни. Чуть шевелится от ветра. Будто кивает, да-да, так и есть: это мой храм, моя земля, мой ветер, моя жизнь. Трава трав. Росла здесь до вашего Вечного города и буду расти после».

Соответственно и главная тема книги — любовь, как правило, несостоявшаяся, какая-то фрагментарная, обрывочная, что в целом традиционно для всей постмодернистской литературы прошлого века. Любовь — в мечтах, снах и грезах девочки, девушки, женщины, старушки… Отчасти и в отношениях толмача с некой дамой сердца (Изольда) в пространствах современного Рима и Италии.

Однако… Все вроде бы и так, и вроде бы читабельно, но менталитет, внутренний склад писателя чем-то не устраивают меня. Он вроде бы много знает, много понимает, умеет десятками страниц закручивать мносмысленные абсурдинчики, но в целом получается какой-то анемичный, даже я бы сказал, обывательский текст. Чтиво для современных псевдоинтеллектуалов, для «образованцев», как именовал их Солженицын. Нет в нем той глубинной силы переживания, с какой писали еще многие русские писатели второй половины XX века (и все деревенщики, и Паустовский — более раннее поколение — и Трифонов, и Некрасов, и Айтматов, да и немало других). Интересно, что и наша история XX века, так живо и глубоко переживавшаяся нашими писателями и моим поколением их читателей, уже мало интересует современного автора, к тому же давно эмигрировавшего из России и живущего отнюдь не ее интересами. Основная жизнь главной героини проходит в период Первой мировой войны и революции, послереволюционной разрухи, Гражданской войны, но и героиню все это мало затрагивает, и автора книги тем более. То же самое можно сказать и о 90-х гг., когда автор еще жил в России, многое знал и видел, но убежал от этого в швейцарский рай и все сразу забыл. Да и в «раю» его мало что привлекает. И ничто особо не трогает. Ему доступны все духовные и культурные ценности Запада, но его менталитет — это менталитет европейского чиновника низшего ранга — толмача; офисного планктона. И интересы, соответственно, его же. Автор умело строит легкий постмодернистский текст, хорошо зная правила его построения. Не более того. Читать можно, но нужно ли? Я, вот, прочитал…

Затем взялся с налету за новый роман Захара Прилепина «Обитель» (ACT, 2014) и прочитал не без удовольствия. Это добротный, самый настоящий роман (не только по названию, как у многих постмодернистов типа Шишкина), продолжающий традиции лучших наших романов 60–70-х годов прошлого века, да и русского романа в целом. Больше всего порадовал хороший русский язык Прилепина, отличающийся яркой образностью, незатертой метафоричностью, своеобразной пластикой. Это в подлинном смысле слова художественное произведение, многие страницы которого доставляют эстетическое удовольствие.

Взялся я его читать с некоторым предубеждением. Ну, что может сказать современный автор о временах ГУЛАГа после книг Шаламова, Гинзбург, Солженицына? Оказывается, может. Он фактически не рассказывает нам «истории» в том смысле, на котором зациклились почти все современные литераторы, режиссеры, кинематографисты. Хотя есть там и сюжетная линия, как в традиционном романе, есть и все зверства и ужасы лагерной жизни (здесь еще только ее начало — 20-е годы, первый эксперимент с ГУЛАГом), есть и своеобразная любовная интрига, но сила его не в сюжете и его развитии, а в том, как это дается в прилепинском тексте. Оказывается, что традиционные средства хорошей русской прозы вполне современны и актуальны. При этом, даже описывая мир лагеря, уголовников и всяческого отребья из лагерной охраны, автор спокойно обходится без ненормативной лексики, обычным богатым, я бы даже сказал, нередко интеллигентски богатым русским языком.