Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

С современностью эту книгу объединяет, пожалуй, только постановка в центр повествования своеобразного антигероя, что теперь очень модно. Простой парень из обычной хорошей московской семьи Артём Горяинов, сидящий за какое-то несуразное импульсивное убийство отца (фрейдистский мотив не просматривается, но где-то все-таки брезжит на дальнем плане), представлен автором каким-то странным безбашенным пофигистом, постоянно нарывающимся на неприятности. Он сам их к себе притягивает, но до конца романа счастливо избегает их логического лагерного завершения, хотя все его окружающие персонажи, выведенные на первый план как более или менее позитивные (каковых практически и нет), так и предельно негативные, гибнут. Пофигист же Артём, для которого как для подлинного героя пост-культурного ареала или как для «лишнего человека» литературы XIX века не существует практически никаких ценностей, спокойно с какой-то шутовской бравадой проходит все круги лагерного ада и остается живым до самой предпоследней страницы (743!) романа, где кратко в одну строку уже в авторском примечании деловито сообщается, что его зарезали блатные летом 1930 г. (а время романа охватывает несколько месяцев лета и осени, кажется, 1925 года).

Насладившись хорошей русской прозой, которая сегодня, по-моему, не часто встречается, хотя я успеваю читать далеко не все, что ныне не только издается, но даже и как-то выделяется профессиональной критикой, можно задаться вопросом: а что же все-таки стремился выразить явно незаурядный писатель? В частности, поставив в центр романа этого самого Артёма-пофигиста? Понятно, что этот вопрос вполне уместен относительно художественного литературного текста. Артёму нет дела ни до большевиков, ни до белогвардейцев, ни до революционеров, ни до контрреволюционеров, ни до верующих, ни до неверующих, ни до научных работников, ни до блатных бандюг, которые окружают его в лагере. Единственное, что он любит — это поэзию. Сам не пишет, но многое знает наизусть (Блока, Белого — пофигист и вдруг любовь к поэзии?). Лишен каких-либо нравственных чувств. Не испытывает жалости ни к кому (даже к приехавшей навестить его матери, защищая честь которой, он и убил нечаянно отца), но вроде бы и не стремится делать никому никакого зла, хотя обладает чувством собственного достоинства и каким-то своим пониманием личной свободы. Никому не желает подчиняться даже в столь суровых условиях, как соловецкий лагерь, хотя и не отказывается выполнять любые официально назначаемые, даже самые тяжелые работы.

Почему он в центре романа? И почему практически его глазами автор дает нам описание жизни лагеря, а через нее и всей страны того времени? Думаю, что глобальный, возможно даже метафизический смысл такого авторского решения (вольного или невольного?) заключается в том, что автор смотрит на события почти столетней давности глазами статистически современного русского человека его поколения (надеюсь, не своими собственными; вот у Шишкина иное: его главный герой — среднестатистический пост-человек нашего времени во многом автобиографичен по своей сути). Человека пост-культуры, для которого не существует практически никаких ценностей, кроме, может быть, ценности самого себя, любимого. На Соловках автор собрал представителей практически всех сословно-политических формаций России того времени и в обстоятельствах того времени, но главный герой-антигерой совсем из другого времени. Он представитель России начала XXI века, и именно его глазами автор смотрит туда, во время, реально ушедшее и уже мало актуальное для современного человека. Именно поэтому Прилепин в актуальном пространственно-временном континууме постепенно умерщвляет практически всех персонажей романа — героев того времени — и оставляет в живых только Артёма как представителя иного измерения. Ощущая при этом, что все-таки такой герой-антигерой не имеет будущего (уже сегодня он его не имеет, хотя и весьма распространен в действительности), он выводит его все-таки из игры в построманном пространстве, за рамками собственно романа, за скобками.

Роман хорошо читается и наводит на постгерменевтические размышления. Думаю, что это совсем неплохо для современной прозы. Хотя я не стал бы делать далеко идущие выводы о том, что литература возрождается, а Культура еще имеет будущее. Это, как я и писал неоднократно, хороший рецидив Культуры, какие еще могут встречаться и в будущем, но не возрожденческая, увы, тенденция. Надо попросить Н. Б. узнать у ее студентов, сколько из них прочитали этот роман и что о нем думают. Хотя это тоже не показатель. Они все-таки будущие творцы (учатся как-ни-как во ВГИКе) и, возможно, еще читают литературу и подыскивают в ней «истории» для своих будущих бесконечных телесериалов, которые сегодня заполонили все ТВ и в которых снимаются совсем даже неплохие актеры (есть именитые и талантливые), а начинают их снимать уже известные по неплохому кино режиссеры.