Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Наконец запасы их кончились, и мы двинулись в обратный путь, который тоже не обошелся без приключений. Денег они с нас не взяли, но придумали нечто иное. Сразу двинулись не к берегу, а в открытое море. Там оказывается в это время (они всё знали!) проходил большой теплоход «Мудьюг» из Архангельска в Мурманск с заходом в какой-то залив. А на нем был буфет, где пассажирам продавали спиртные напитки. На пассажирский транспорт сухой закон не распространялся. Вот они и вышли наперехват к «Мудьюгу», причалили к одному из его служебных трапов и отправили наверх нашего лысоватого коллегу, назвав его «профессором»: «Нас туда не пустят, а тебе, профессор, и водочки продадут, уговоришь их. Не достанешь водки, сбросим вас в море, на корм рыбам. Трудись!» Думаю, что последнее было сказано для красного словца, так как мы втроем были в этот момент значительно сильнее четверых упившихся в доску и почти не стоявших на ногах рыбаков, и кто кого мог сбросить на корм рыбам — еще вопрос. Однако… Профессор, кряхтя, полез по шаткому трапу на борт теплохода, а туда его долго не пускали, отпихивая ногой его лысоватую голову. Так он и вернулся, даже не попав на борт.

Тогда я понял, что надо лезть мне. Я вел себя не настолько интеллигентно, как «профессор», а еще приближаясь к борту, заорал на моряка, что мы профессора из Академии наук и требую отвести меня к капитану. Это сработало, хотя на профессора я в том момент явно мало смахивал. В эту поездку я начал отпускать бороду, которая и сейчас при мне (так что ей, как и Олегу, почти 50 лет), но тогда это была просто густая щетина, как у нашего великого дирижера Мариинки Гергиева сейчас; был я в пропахшей дымом костров штормовке с обветренным лицом, развевающейся гривой волос (они еще росли тогда неплохо), в кирзовых сапогах и каких-то грязных штанцах (на Севере, правда, тогда и все так выглядели), зато в очках. Последнее, видимо, и убедило моряка у трапа, что я профессор. Я рассказал капитану о нашем бедственном положении, он подивился смелости городских интеллигентов плавать по неспокойному морю с какими-то уголовниками — «здесь почти все рыбаки когда-то отсидели сроки в местных лагерях» — и дал указание буфетчику продать мне три бутылки коньяка «три звездочки». Водки у них к этому времени уже не осталось.

Помня о злоключениях первого плавания, мы не отдали коньяк сразу, пообещав выдать его только на берегу. Это возымело свое действие. Часов через пять мы, уставшие, но живые и даже невредимые, уже выходили, сильно пошатываясь без всякого коньяка, на кемскую пристань.

Вернусь, однако, к новейшей русской прозе. Тем более что последний роман, о котором я хотел бы кратко упомянуть здесь, как-то перекликается и с моими юношескими путешествиями, и с моим профессиональным интересом к Древней Руси. Речь в нем, правда, не о Соловках, но во многом о русском средневековом Севере и любимых мною с юности местах: Кириллов монастырь, Псков, Великий Новгород и т. д.

Я имею в виду тоже отмеченный нашей литературной критикой и даже какими-то премиями (в том числе «Большая книга», 2013) роман Евгения Водолазкина «Лавр». Автор уже не юноша (1964 г. рожд.), доктор филологических наук по древнерусской литературе. Это второй его роман. Первый я не читал. Жанр романа — житие святого со всеми его жанровыми инвариантами — аскезой, исцелениями, чудесами, пророчествами, паломничеством, юродством и юродивыми, дремучестью народа и т. п. Время действия конец XV — начало XVI в. Основные места действия уже назвал, но также и путешествие от Пскова до Иерусалима. Герой романа — лицо вымышленное, чисто художественный персонаж. Автор хорошо владеет древнерусскими реалиями, профессионально начитан в древнерусской литературе, хорошо знает время и обычаи людей того времени и т. п. Нередко дает достаточно большие фрагменты прямой речи героев на несколько стилизованном древнерусском языке.

И первое время эти вставки меня даже немного раздражали, но потом вчитался и понял, что они вполне уместны и, пожалуй, необходимы в художественном отношении. Они в какой-то мере оттеняют и усиливают по контрасту, в общем-то, не совсем средневековое мышление главного героя (он, кстати, на протяжении романа имеет ряд имен — Арсений, Устин, Амвросий, Лавр, двигаясь по лествице духовного возрастания). В определенные моменты он обладает знаниями и складом мышления человека XX века, да и лексикой, близкой к современной. При желании это можно списать и на неумение писателя полностью встроиться в дух Средневековья (хотя, думаю, что автор не ставил перед собой такой задачи), и на легкую дань постмодернистской традиции по перемешиванию всего и вся, но и понять как совершенно осознанный художественный прием. Именно он позволяет автору на вроде бы средневековом материале показать сегодня в художественной форме общечеловеческие и актуальные во все времена духовные ценности — высокую любовь, веру, самопожертвование во имя чего-то возвышенного, святость, т. е. ценности, забытые пост-культурой и сознательно устраняемые ею из нашего сознания.