Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

Представлен момент рукопашной схватки, что соответствует распространенной версии о кулачном бое Тесея с Минотавром. Борьба бронзовых противников носит «танцевально-театральный» и не лишенный определенной элегантности характер, более типичный для актеров, чем для борцов на поле брани. Опять-таки примечателен образ критского чудища, выражение морды которого поражает отрешенным спокойствием, несмотря на неизбежную кончину. Нет ни тени напряжения и в лице Тесея, выполненного в духе классического канона. В бронзовой группе, как и в вазописи (в том варианте, в котором она представлена в Старом музее), размеры фигур и голов практически одинаковые. Видно, что скульптор стремился избежать уродливо гротескных черт в облике Минотавра, который как-никак являлся существом полубожественного происхождения. В целом, эта пластическая группа вполне вписывается в мифологическую традицию, хотя, как известно, в эпоху эллинизма минотавромахии придавали не столько мистериальный, сколько политически-пропагандистский смысл, усматривая в ней аллегорическое изображение победы того или иного властителя над своими врагами и соперниками.

Минотавр.

Статер.

Ок. 425–360 гг. до Р. Х.

Старый музей.

Берлин

Критский лабиринт.

Статер.

Ок. 350–325 гг. до Р. Х.

Старый музей.

Берлин

В заключение своего несколько затянувшегося рассказа о поисках Минотавра, инициированных гравюрой Пикассо, упомяну о двух статерах из музейного собрания и на этом закончу. Один серебряный статер был отчеканен в Кноссе в эпоху поздней классики (ок. 425–360 гг. до Р. Х.; такова датировка на этикетке, но статер может быть отнесен и к более раннему периоду, когда только начали чеканить монеты на Крите, т. е. где-то около 470 г. до Р. Х.). На его лицевой стороне (аверсе) изображен Минотавр в позе спортивного бегуна. Он похож на хорошо тренированного атлета: мощная мускулатура, широкая грудная клетка. Минотавр бежит слева направо, правая рука и нога высоко приподняты, что создает впечатление быстрой погони за невидимым противником или, напротив, бегства от него. Или это просто бег к неведомой нам цели? На других статерах кажется, что он не бежит, а припадает на правую ногу. Но почему? Если вспомнить краснофигурную амфору, о которой была речь выше, то можно было бы сказать, что изображен Минотавр, уже пораженный Тесеем. Но вряд ли критяне хотели чеканить монеты, прославляющие победы Афин над царством Миноса.

Еще вопрос: можно ли интерпретировать кружочки над головой Минотара как символ звездного неба и намек на имя Астерий, т. е. звездный[14]? Поскольку изображение Тесея отсутствует, то герменевту остается полный простор для истолкования. Возникает вопрос: а почему, собственно говоря, нет Тесея? Что хотели сказать кноссцы, представляя Минотавра в гордом одиночестве? Напрашивается аналогия с изображениями быкоглавого обитателя критского лабиринта в творчестве Пикассо, склонного идентифицировать себя с этим существом. Какое значение придавали образу Минотавра сами критяне?[15] Здесь на ум приходит следующее соображение: а ведь мы обычно рассматриваем минотавромахию, так сказать, в афинской перспективе. Тесей — герой, победитель Минотавра и тем самым критского царя Миноса, что символизировало торжество Афин над Критом. Но для критян это же было поражением. Не лишено вероятности, что Лабиринт являлся для них не столько жилищем быкоглавого чудища, безжалостно пожиравшего афинских девушек и юношей, сколько местом инициаций, тогда и сам Минотавр приобретает другое значение, он — нечто вроде Стража Порога, устрашавшего тех, кто недостойным образом пытался приобщиться к мистерии. Вспоминая Пикассо с его эстетическим возвеличением Минотавра и полным игнорированием Тесея, можно предположить, что в художнике анамнестически воскрес к жизни критский миф, разумеется, в сильно трансформированном виде. В современном искусстве имеется и «афинская» тенденция, но все же нельзя отрицать, что образ Тесея в XX веке как-то отошел на второй план, тогда как Минотавр приобрел особую привлекательность.

В пользу моей гипотезы о критской версии мифа свидетельствует также изображение Лабиринта на реверсе другого серебряного статера из Кносса, датируемого ок. 350–325 гг. до Р. Х. и помещенного в той же витрине в нумизматическом зале Старого музея. Оно отличается изысканным геометризмом, навеянным представлениями о гармонии космоса. Здесь было бы уместно поговорить о квадрате как космологическом символе, но, пожалуй, отложу рассмотрение Лабиринта до лучших времен.

В. И.

307. В. Бычков

(01.05.14)

Дорогие коллеги,