Трибунал для Иисуса. Особое мнение российского судьи

Что же получается в итоге? А получается действительно замкнутый круг: судьи не должны и не намерены что-то доказывать, свидетели — не могут, поскольку в такой ситуации подлежит применению чрезвычайный закон, а Подсудимому — нет смысла, так как изначально Его слова или знамения запрещено суду принимать во внимание. Вот такое толкование положений Торы, касающихся идолопоклонников, могло сформироваться усилиями законоучителей и господствовать в синедрионе того времени.

О вине, как необходимом условии наступления уголовной ответственности

Видя этот фарс, наблюдая изначальное стремление вынести смертный приговор. Иисус в том числе и по этой причине (чтобы помочь правоприменителям выйти из порочного замкнутого круга) открыто провозгласил перед судилищем Свою Божественную сущность. За эти Его слова судьи-обвинители ухватились как за спасительную соломинку, не понимая, что тем самым окончательно отрезают себе все пути к поиску правды и истины.

Этот шаг Иисуса (исповедальное объявление Себя Сыном Божиим), наверное, можно рассматривать как дополнительный повод для выдвижения синедрионом против Него тяжкого обвинения, а также — подкрепления всех ранее выдвинутых обвинений. Но не как основание для Его осуждения. В юриспруденции уже в те далекие годы необходимым условием для наступления уголовной ответственности и вынесения обвинительного приговора являлось установление в судебном заседании вины подсудимого.

Историкам уголовного права хорошо известно, что в ряде государств это важнейшее положение не было закреплено в законе и в более поздние исторические периоды. У древних же иудеев действовало Пятикнижие, в книгах которого упоминания о вине встречаются многократно. Уникальность Пятикнижия как древнейшего историко-правового документа заключается в четко разработанном учении о вине. Прежде всего — о степени вины (разграничении проступка и преступления) и ее формах (умышленной и неосторожной). Например, в Главе 35 книги Чисел подробно рассматриваются различия между умышленным и неосторожным лишением жизни (Чис. 35:16–18. 20–23, 27 и др.).

Й. Вейнберг, анализируя правовые нормы Учения о жертвоприношениях (Лев. 1–7), писал: «Показательно также последовательно проведенное казуистическое оформление законов, особенное внимание к степени вины, различение между проступком произвольным и непроизвольным, признание или непризнание своей вины совершившим проступок (Лев. 5:5,15). Это свидетельствует не только о высоком уровне юридической мысли, но также о преобладании в этом своде принципа личной ответственности индивида за свои проступки, что было одним из свойств и достижений древнееврейской религиозно-этической и религиозно-юридической мысли времени пленения и послепленного времени»[222].

Детально вопросы вины были регламентированы в Девтерономическом кодексе. (Втор. 19:10; 17:6; 19:15–18; 25:2). а также в Мишне, и в Талмуде. Например, в Главе 9 Мишны трактата Санхедрин подробно регламентированы случаи, когда убийца мог быть освобожден от наказания.

Маймонид в самом начале Главы «Законы о Санхедрине» сформулировал тридцать фундаментальных заповедей, на которых базировалось древнееврейское правосудие. 17-я из них гласила: «Не приговаривать к смерти, если вина преступника не доказана превыше всякого сомнения»[223]. Поэтому А. И. Казанник обоснованно отмечал: «Общественно опасное деяние признается Талмудом противоправным лишь тогда, когда оно совершено виновно, то есть при наличии соответствующего психического отношения лица к деянию и наступившим последствиям»[224].

Осуждение при отсутствии вины юристы называют объективным вменением. Как это не покажется странным, но приведенное в Большой советской энциклопедии определение этого понятия вполне применимо и к действиям еврейского суда: «объективное вменение» — это когда вместо понятия вины «употребляется понятие опасного состояния личности, в котором уголовная ответственность обосновывается не виной лица, привлекаемого к ответственности, а субъективным отношением судей к обвиняемому и содеянному». Исследование этого вопроса Э. Линтоном, юристом из Вашингтона, дало ему основание утверждать в своей книге «Юрист исследует Библию», что предметом разбирательства по делу Иисуса являлись не действия обвиняемого, а его личность[225].