Триокала. Исторический роман

Потом мысли Тициния перенеслись к брату, который заработал у претора помилование кровью одураченных им рабов-мятежников и, перед тем как исчезнуть, сделал, кажется, единственное за всю свою никчемную жизнь благое дело: помог-таки ему, своему брату, выпутаться из долгов, которые он наделал за время пребывания в Сиракузах. Часть денег, полученных от Гадея, Тициний сразу пустил в рост, открыв счет у аргентария в Гераклее. Отныне он мог вздохнуть спокойно и не заискивать перед своими заимодавцами-центурионами. И все же в душе Тициний не испытывал полного удовлетворения. Он ловил себя на мысли, что завидует брату. Никаких забот теперь у этого беспутного малого! Полностью реабилитирован, забрался в какой-нибудь захолустный городишко под вымышленным именем, приобрел имение на добытые грабежом деньги, хотя… хотя возможно и другое: вряд ли он угомонился и порвал связи со своими друзьями-разбойниками. В самом деле! Зачем ему бросать столь привычное и прибыльное занятие? Надо будет разыскать брата сразу после того, как закончится вся эта заваруха с восставшими рабами. Нельзя выпускать его из виду. Надо его найти и при случае еще раз напомнить о предательстве, совершенном им в Нумидии. В конце концов, разве это будет несправедливо по отношению к тому, кто опозорил род Тициниев? Разве из-за его гнусного преступления заслуженный и уважаемый когда-то всеми центурион Марк Тициний не подвергался унижению и оскорблениям? Разве не бросали ему прямо в лицо на римских улицах, что и он сам, и его брат вместе со всеми их родственниками – одна шайка предателей, всегда готовых за деньги продаться врагам отечества? И он вместе с дядьями и племянниками вынужден был все это сносить! А разве сыновья и родственники Авла Постумия Альбина, изгнанного из Рима вместе с братом, бывшим консулом, не грозили ему местью за преступление, которого он не совершал? Вот пусть теперь братец и расплачивается с ним за все причиненное ему зло…

Но тут мысли Тициния были прерваны шумом и криками, донесшимися со стороны реки.

– Мятежники!.. Мятежники!.. – кричали десятки и сотни голосов.

К Тицинию подбежал командир первой эномотии.

– Неприятель подходит со стороны Гераклеи, – запыхавшись, доложил он и протянул руку в сторону холмов, окаймлявших долину реки. – Смотри, вон они!

Тициний и сам уже видел на вершинах ближайших холмов, окаймлявших речную долину, щетинившиеся копьями толпы воинов, которые, как муравьи, сползали к самому берегу реки и сливались в боевые колонны.

Помня о приказе претора, Тициний приказал командирам эномотий построить солдат на склоне холма, решив до наступления темноты сдерживать натиск плохо вооруженной и неорганизованной толпы мятежников, а на следующий день, дождавшись подхода основных сил во главе с Нервой, ударить по врагу с превосходной позиции. Солнце вот-вот должно было скрыться за горами, и опытный трибун понимал, что, если даже произойдет ночное сражение, выиграет тот, в чьих рядах будет больше порядка.

Одному из своих вестовых Тициний приказал сесть на коня и окольными дорогами мчаться в Гераклею с сообщением, что противник предпринял попытку пробиться к Каприонской горе. Это должно было побудить претора к немедленному выступлению из города, чтобы на рассвете ударить по врагу с тыла, как и было предусмотрено планом.

Несмотря на суматоху, вызванную неожиданным появлением неприятеля, эннейцы быстро выстроились в боевой порядок.

Тициний, проезжая вдоль фронта верхом на коне, обращался к воинам со словами ободрения.

– Доблестные граждане Энны! Этот сброд ничего не смыслит в военном деле! – выкрикивал он. – Близится ночь. Скоро совсем стемнеет. Поэтому стойте на месте и разите своими копьями этих варваров, если они осмелятся напасть на вас. Только безумцы ищут сражения в темноте ночи. Если они нападут – тем хуже для них. Помните, что это всего лишь вооруженная чем попало толпа. Очень скоро все они разбегутся под вашими ударами. Сегодня у нас не будет времени их преследовать, а завтра на рассвете к нам на помощь придет претор из Гераклеи и нападет на мятежников с тыла. Тогда и мы перейдем в наступление…

Чтобы придать больше мужества и уверенности своим солдатам, Марк Тициний на виду у всех слез с коня и велел подать ему щит.

Тем временем мятежники продолжали наступать, и крики их становились все явственнее. Строй их был изломан по фронту, что свидетельствовало о недостаточной выучке бойцов, но они превосходили эннейцев численностью и к тому же многие из них вооружены были отнюдь не «чем попало», а настоящими копьями, саррисами и щитами. Это сразу вызвало беспокойство у эннейских гоплитов. Тем не менее, они отвечали врагу стуком копий о щиты и громким боевым кличем, возбуждая в себе мужество. И прежде чем противники сошлись, над речной долиной стоял сплошной гул от криков и грохота оружия.

Фаланга эннейцев, ощетинившись копьями и не двигаясь с места, как ей было приказано, ожидала нападения врага на склоне холма. Надо отдать должное опытности Марка Тициния, позицию он занял превосходную.