Триокала. Исторический роман

Готовясь к жертвоприношению, священнослужители в темно-серых одеяниях совершали омовение рук.

Пока жрец стоял, молитвенно сложив руки на груди, юноши в серых передниках подводили к алтарю жертвенных быков черной масти с позолоченными рогами, а многочисленные служители святилища Паликов осыпали животных ячменной мукой и солью. Головы животных опускали вниз, как это полагалось, когда жертва предназначалась подземным богам, затем убивали их ударом молота в лоб и, если это требовалось, добивали топором. Тут же с них сдирали шкуры, отсекали бедра, вынимали внутренности, обрезали жир и все это складывали на костер, сооруженный на алтаре.

Рев животных заглушали пронзительные крики стоявших возле алтаря женщин, присутствие которых полагалось по греческому обряду. Сальвий заблаговременно позаботился нанять этих женщин в окрестных деревнях за щедрую плату.

Забрызганный кровью жертвенник мальчики поливали вином из священных золотых и серебряных сосудов, принесенных священнослужителями из храма Аполлона, стоявшего неподалеку от въездных ворот города.

Как только с жертвами было покончено, жрец, держа в каждой руке по горящему факелу, поднялся по лестнице алтаря к жертвеннику и зажег костер под восторженный громовой крик собравшихся воинов.

От жертвенника к небу поднимался густой серый дым.

Остатки жертв помощники жреца рубили на куски, которые потом надевались на длинные вертела и жарились на огне в особых жаровнях. Приготовленные таким образом куски мяса складывались на бронзовые блюда, и мальчики разносили их собравшимся, чтобы каждый мог вкусить от жертвы, как бы разделяя трапезу с богами.

По окончании жертвоприношения на алтарь братьев Паликов поднялся сам Сальвий Трифон и, как писал Диодор, «посвятил им одну из пурпурных одежд в качестве дара за победу». Священнослужители унесли это пурпурное одеяние в город, где находилась сокровищница богов Паликов. Туда же Сальвий приказал отнести ларец с золотыми и серебряными монетами. Это был особый дар божественным героям-близнецам.

Ночью, как того требовал обычай, начался пир под открытым небом. Все участники торжества угощались пирогами, смазанными медом, и, совершая возлияния в честь братьев Паликов, пили вино. Пир закончился глубокой ночью факельными шествиями и пением старинного священного гимна в честь божественных близнецов, который исполняли у алтаря сто целомудренных девушек-паликенок, собранных по приказу царя восставших по окрестным деревням.

* * *

Претор Лициний Нерва в это время находился в Энне, где он производил воинский набор и возвращал в строй разбежавшихся после сражения под Моргантиной сицилийских и италийских солдат. У него уже собралось свыше пяти тысяч пеших воинов и восемьсот всадников. Этого, разумеется, было слишком мало, чтобы противостоять двум большим армиям мятежников общей численностью свыше тридцати тысяч человек.

Впрочем, Нерва меньше всего думал о продолжении войны. У него уже не было никакой надежды победоносно ее завершить, так как срок его полномочий в Сицилии близился к концу.

Из Рима до Нервы дошло сообщение, что в преемники ему прямым указанием сената назначен Луций Лициний Лукулл. Этот спесивый нобиль всегда смотрел на него свысока. Но Нерве очень хотелось заручиться расположением Лукулла, чтобы иметь в его лице благожелательного свидетеля на будущем судебном процессе: он готовился к самому худшему и не сомневался в том, что вспыхнувшая в его наместничество рабская война, поводом к которой послужил его отказ выполнять постановление сената, будет главным основанием для его обвинителей. Поэтому Нерва отослал Лукуллу письмо, в котором изобразил себя честным поборником государственных интересов, со всей откровенностью признав, что до конца года он будет не в состоянии покончить с мятежом, имея в своем распоряжении лишь малочисленное провинциальное войско, боеспособность которого оставляет желать много лучшего.

«Силы мятежников выросли до тридцати тысяч, – писал Нерва Лукуллу. – Выступить сейчас против них с малым числом сицилийцев – это все равно, что идти с розгой на ретиария. Лучше будет, если ты, Лукулл, по прибытии в Сицилию получишь нетронутыми собранные мною отряды, присоединив их к тому войску, которое сам приведешь из Италии. Я уверен, что ты с твоим опытом и доблестью быстро наведешь порядок в провинции».

Это почти подобострастное послание, как и рассчитывал Нерва, польстило самолюбию Лукулла. В ответном своем письме он благодарил его за действия, способствующие благоприятному исходу общего дела.

Получив известие о снятии мятежниками осады Моргантины, Нерва обрадовался. Это событие должно было смягчить впечатление, произведенное в Риме его недавним сокрушительным поражением. Он немедленно отправил письмо в сенат с сообщением, что благодаря принятым им мерам город освобожден от жестокой осады.

Несколькими днями позднее Нерва получил письмо от проагора Моргантины. Проагор тревожился относительно того, что рабов в городе охватила настоящая эйфория в связи с изданным им декретом об освобождении рабов.