Триокала. Исторический роман

Киликийца восставшие славили как царя, но был еще Мемнон, которого тоже восхваляли не только как выдающегося военачальника, но и как человека благородства и чести. Все признавали, что его появление под осажденной римлянами Триокалой во главе десятитысячного войска стало переломным моментом в ходе вооруженной борьбы восставших с Лукуллом, который уже мнил себя безусловным победителем. Александриец также выполнил свою клятву, что ни один из павших в сражении под Скиртеей не останется без погребения. После победы над Сервилием у реки Канны Мемнон на общем собрании в Триокале призвал всех воинов отдать последние почести товарищам, сложившим головы за святое дело свободы. В то время Сальвий, который почувствовал себя немного лучше, изъявил желание отправиться к месту битвы, чтобы проститься с прахом тех, с кем он вместе начал восстание. Не менее двадцати тысяч войска двинулось за ним к Скиртее. Там все останки павших были собраны и торжественно погребены с отданием им воинских почестей.

В битве при Скиртее погибли почти все из тех, кого Мемнон знал, скрываясь вместе с ними на Каприонской горе. Сальвию ненадолго суждено было их пережить.

Гермий, сын Эргамена, был весь изранен, но смог добраться до Триокалы. Войсковой хирург ампутировал ему правую руку.

Пятнадцатилетняя Гита, превратившаяся к этому времени в высокую и сильную девушку, тоже принимала участие в сражении в составе конницы Мисагена. Она служила в специальном конном отряде гонцов, превосходно управлялась с конем и метко стреляла из лука. После победы над претором Сервилием Афинион перед строем воинов возложил на голову юной воительницы венок за храбрость. Мемнон, радуясь за нее, одним из первых поздравил девушку с заслуженной наградой.

Сальвий угасал долго и мучительно. Он испытывал нестерпимые боли, заглушая их, по совету врача, настоями корня мандрагоры. Афинион, Мемнон и все остальные вожди восставших простились с ним за час перед тем, как он испустил дух…

Когда носилки с телом усопшего были установлены на погребальный костер, с прощальной речью выступил Афинион. В простых словах он воздал царю Сальвию Трифону посмертную славу, назвав его истинным вождем угнетенных рабов, взявшихся за оружие в войне против невыносимой тирании кучки надменных и лживых лицемеров, оградивших себя неправедными законами и присвоивших себе право распоряжаться жизнью и смертью миллионов остальных людей.

Афинион закончил свое надгробное слово и подал знак воинам, стоявшим у костра с горящими факелами в руках. Подожженный со всех сторон, он вспыхнул громадным пламенем. Вновь зазвучали трубы. Командиры с мечами наголо встали перед рядами воинов, которые церемониальным шагом, отряд за отрядом, стали обходить костер, отдавая покойному последние воинские почести.

Костер догорал под звуки труб и несмолкаемый лязг оружия двигавшихся вокруг него отрядов воинов.

Прах Сальвия Трифона был собран в бронзовую погребальную урну. Еще перед похоронами на общем собрании воинов было решено временно поместить урну в царском дворце. Собрание постановило, что в будущем она будет перенесена в храм богини Свободы, строительство которого началось еще при жизни Сальвия.

Когда обряд погребения был окончен, Сирт осторожно пробрался сквозь толпу к Мемнону, который в этот момент о чем-то беседовал с Астианаксом…

* * *

Сообщение Сирта о том, что Ювентина, Леена и Акте стали пленницами римлян, заставило Мемнона побледнеть.

– Я предвидел это, – произнес он сквозь зубы.

– Ювентина была совершенно спокойна, когда мы с ней расстались, – продолжал Сирт. – Она велела передать тебе, что только ты сможешь спасти ее и девушек, обменяв их на тех двух римлян, которых ты взял в плен в сражении у Леонтин.

– Кроме того, в нашем распоряжении есть еще один римлянин сенаторского звания, – напомнил Астианакс.

– Еще один? – оживившись, быстро повернулся к нему Мемнон.

– Я говорю о сенаторе, который был взят в плен после поражения и бегства войска Сервилия. Он содержится вместе с остальными пленниками. Я не запомнил его имени. Кажется, несколько лет назад он был в Риме курульным эдилом…

Мемнон сразу заторопил Сирта с отъездом в Катану, сказав ему, что назначает местом обмена загородную виллу Лонгарена Телемнаста.

– Поедешь одвуконь, я дам тебе двух самых лучших лошадей, – отрывисто говорил он. – Поезжай немедленно. Будешь ехать днем и ночью. Ты должен завтра же быть на месте. Расспрашивай о пленницах всех подряд… в Катане, Абриксе, на всем побережье. Тем, в чьих руках они сейчас находятся, твердо обещай, что мы готовы, кроме сенатора Марка Тукция Сентина и сына сенатора Гая Фонтея Капитона, выдать им еще одного римлянина сенаторского звания, но только при условии, если римляне будут хорошо обращаться с пленницами.

– Я поеду вместе с Сиртом, – решительно сказал Астианакс.

– Стоит ли? – неуверенно произнес Мемнон. – Я собирался взять тебя с собой. Хочу отобрать сотню лучших всадников и отправлюсь сегодня же следом за Сиртом.

– Лучше будет, если Сирт и я поедем вместе. Двое переговорщиков лучше, чем один.