Трёхочковый в сердце

– Почему бы и нет, думаю без Его помощи в вашем спасении тоже не обошлось. – доктор поднял палец и глаза вверх как бы намекая, – как я уже говорил, ваше состояние было критическое. Из-за особенностей вашего организма – очень слабой циркуляции крови к конечностям, инфекции и сильного обморожения, у вас развилась гангрена в области нижней трети части ног. Мы до сих пор гадаем как вы вообще проделали весь этот путь в таком состоянии. Врачам удалось спасти ваши руки и вычистить рану в брюшной полости без радикальных решений. Они долго работали над вашими ногами, но удалось лишь купировать очаг поражения, ждать дольше было нельзя, вас прикончила бы инфекция, либо антибиотики разрушили вашу печень.

– Что вы хотите этим сказать? – Ник насторожился, диагнозы которыми сыпал местный доктор его не обнадёживали, – Насколько всё плохо? Когда я снова смогу играть?

– Мы спасли вашу жизнь, это уже само по себе огромный успех, но со спортом, пока придётся повременить.

Врач приподнял угол кровати, приводя Ника в полу-сидячее положение, чтобы тот мог лучше осмотреться. На нём была больничная ночнушка, так популярная в Америке, руки свободно лежали на кровати обмотанные до самых плеч. Его заботливо укрыли одеялом, которое свободно свисало по краям, скрывая проступающие контуры ног, простирающейся равниной по всей больничной койке.

– Мы были вынуждены ампутировать поражённые участки, чтобы предотвратить разрастание гангрены и спасти вам жизнь. – доктор ещё что-то показывал, пускаясь в туманные объяснения, но Ник его не слушал.

У него больше не было ног.

– Зачем? Зачем!? – тихое шептание перерастало в истерический крик, – Кто вас просил спасать? Зачем вы это сделали! Лучше дали бы мне умереть!

Ник попытался бросится на врача, вцепившись ватными руками, но он был слишком слаб. Подоспевшие на помощь санитары и медсёстры живо скрутили его, уколов успокоительное. Он ещё видел как доктор поправляет растянутый галстук, а бесконечно длинные руки укладывают его в глуууубооокуууюю яяямуу. Затем Ника впервые унесло в, так полюбившийся ему после, мир грёз. Где всегда было тепло, яркие краски баюкали тебя на волнах эйфории, с неба сыпалась благодать и у него были ноги.

Он пришёл в себя под вечер, очнувшись в бредовом поту, его тошнило, хотелось пить, есть и снова блевать. Ник пытался согнуть – разогнуть руки в кулак, но те отозвались едва заметными подёргиваниями, под слоем перевязочных бинтов. Затем, не веря в горячечные галлюцинации о мнимых операциях, каких-то гангренах и прочей ерунде, навязанные ему бредовыми сновидениями, он пошевелил ногой. Сначала ничего не происходило. К третьей попытке Нику удалось сдвинуть бедро, напрячь коленную чашечку, немного согнув её. Когда он решил пошевелить стопой и пальцами ног, взбунтовавшееся тело просто окатило его кипятком боли. Каждая мышца, сухожилие и связка, всё будто намоталось на зубья затупленной мясорубки и сейчас накручивалось, разрываясь кусочками мелких волокон. Агонизирующие рецепторы потоками слали импульсы по нейронной сети, «выбивая пробки» тумблеров подключённых аксонов и дендритов, расплавляя ему мозги. Невыносимая боль раскалывала голову на части, но хуже всего было то, что происходящее являлось лишь плодом его воображения. Оборванные ногти не скреблись о перевязочную ткань, фаланги не покалывало неприятным онемением от нехватки поступающей крови, а стопы не сводило, они не зудели, обездвиженные и жаждущие перетереть каждый забитый пузырёк воздуха в складках хрящевой ткани и суставных сумках. Ник не мог шевелить пальцами или голеностопном, как не мог чувствовать боль при движении ими, просто было нечем и нечему. Восставший на костях разграбленных врагов – дом Грейджоев гласил: «Что мертво, умереть не может». Но это не значит, что отнятое не может страдать. И сейчас боль утраченной опоры, больше чем возможность ходить или бегать, терзала его, забирая волю, надежду и желание жить.