Трёхочковый в сердце

Ник переехал в их старую квартиру, как только весь список лекарств оказался в его распоряжении. Обезболивающие уколы заменили сильными таблетками, добавили снотворное и мышечные релаксанты. Родители противились, но все прекрасно понимали, что вечно носиться с ним было невозможно, хотя они готовы были пожертвовать всем своим временем и силами. Ник должен был учится и привыкать жить самостоятельно, и чем раньше он начнёт, тем быстрее освоится. А ему просто было невыносимо смотреть на лица родных, прибегающих по каждому его стону посреди ночи, и надеющихся, что их успокаивающие поглаживания и тихие молитвы, смогут помочь. Они жалели его, не сочувствовали, потому что не знали каково ему приходится, не поддерживали, потому что вселить ложные надежды было бы ещё большим издевательством, а относились к нему, как к неизлечимо больному, которым Ник и являлся. Родителям приходилось неимоверно сложно, как помочь, что сказать или сделать? Они не могли забрать его боль, не могли дать свои ноги, и от этого страдали больше чем сам Ник. Свою боль он ощущал физически, глушил её таблетками, пережёвывал и запивал, на маму и папу ему оставалось только смотреть, видеть их страдания, и ненавидеть собственное увечье ещё больше.

Поэтому Ник переехал, закрылся в стенах квартиры где провёл своё детство, оставив обеспокоенных родителей в стороне от происходящего с ним, насыпав гору обещаний, которые не собирался выполнять. В первый же день он самостоятельно отправился в магазин, как мазохист ловя на себе брезгливые взгляды встречных прохожих, ударами плетей, играющими на израненной душе. Они отшатывались, некоторые даже открещивались от инвалида на коляске, ожидая, что тот достанет широкополую шляпу или дырявый пакет и начнёт просить милостыню, сетуя на собственную жизнь. Когда Ник прямиком отправился в отдел спиртных напитков, окружающие почти облегчённо вздохнули, в их головах устоявшийся стереотип, наконец замкнул звено абсурдной логической цепочки, оправдав ожидания. В тот день он напился без всяких таблеток, если бы не анатомическая необходимость ползать по квартире, для него бы всё равно ничего не поменялось. Тело онемело, от содержания алкоголя, ноги ощущались ватными подушечками. Проводя руками, в местах где раньше были его ступни, Ник больше не ощущал ни фантомных болей, ни прикосновений, на который всегда отзывались отрезанные конечности. Он истерически хохотал и плакал одновременно, пытался почувствовать хоть что-то равносильное его внутренним терзаниям, но ни пощёчины, ни падения с дивана и конвульсии на полу, не могли с этим сравнится. В баскетболе так выглядел проигрыш, когда соперник заведомо сильнее, ты можешь стараться, биться изо всех сил, ухищряться немыслимыми тактическими схемами, но счёт всё равно будет не в твою пользу. Защищаясь от прохода, тебе забьют с дистанции, закрыв периметр – прорежут под кольцо, а начав драться, быстро уберут за перебор персональных замечаний. В этом поединке судьба оказалась сильнее, оформив себе досрочное преимущество, ещё в первой четверти его жизни.

Так проходили дни, пролетали недели. Ник старался скрывать своё пристрастие к бутылке, потом оправдывал его приходом несуществующих гостей, а к концу второго месяца перевёл своё состояние из «трезвеющий временами» в устоявшийся запой. Родители ничего не могли поделать, им приходилось работать, чтобы содержать сына инвалида, а в те моменты дня, когда им удавалось его навестить, потомок выглядел вполне вменяемо. В какой-то момент Нику стало мало просто напиваться до предобморочного состояния. Тогда он начал экспериментировать с лекарствами, мешая алкоголь с обезболивающими, снотворными и прочей дрянью, сравнивая ощущения. Его излюбленным коктейлем была водка с анальгетиками кодеина, тиренола и порцией феназепама. От первого по телу начинал бегать успокаивающий холодок, в связке с обжигающим изнутри спиртом это давало потрясающий контраст. Тиренол надувал мышцы изнутри, выгоняя из них любые неприятные ощущения, уходили мигрени, и голова болталась на шее, как гелиевый шарик, а потом его прибивало снотворным. Он словно заворачивался в тёплое одеяло, продрогнув до костей, тело тряслось в ознобе, но внутри уже растекалась жара. Ник будто держал руки над камином в безопасном уюте собственного дома. И всё это было бы весьма поэтично, отдавая деревенской романтикой, если бы его тело в этот момент не билось в конвульсиях наркотического припадка, размазывая пену, вытекающую изо рта, по одежде и обивке дивана, глаза закатывались, выворачиваясь из орбит. Организм Ника, находясь под колоссальными перегрузками, не выдерживал, избавляясь от продуктов отхода с рвотными массами, калом и мочой. К моменту, когда это происходило, он как правило уже валялся на полу, в изгаженной одежде и размазанных лужах из собственных экскрементов. Но внутри ему было хорошо, домик на опушке леса, защищал от ночных ветров, запах хвои расслаблял и убаюкивал, как и тепло костра, так быстро проникающее под одежду и согревающее его усталое тело.