Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

Когда, окруженный конвойными, Димитров проходил мимо Фогта, тот крикнул им:

— Следите за ним получше. Ему в Болгарии вынесен смертный приговор, и он скоро будет туда отправлен.

Злоба, бешенство, торжество клокотали в голосе Фогта. Не оборачиваясь, Георгий представил себе, как он, крича, поднимался на цыпочки и вытягивал тонкую шею с натертой багровой полоской кожи у края жесткого крахмального воротничка.

Через неделю, во время допроса в здании рейхстага, когда Георгий еще раз отказался отвечать на вопросы о связях с болгарскими эмигрантами и друзьями в Болгарии, Фогт крикнул:

— Теперь дело пойдет всерьез!

— А до сих пор, простите меня за вопрос, господин следователь имперского суда, что же было до сих пор: водевиль, фарс? — Сине-зеленые глаза Димитрова в ярком свете, падавшем из высокого окна зала Бисмарка, смеялись.

— Вы плохо знаете Фогта, — следователь не уступил взгляду Димитрова. — Вы очень плохо знаете Фогта…

Накануне завершения предварительного следствия Георгий написал второе свое заявление судебным следственным властям. В нем содержались ответы на вопросы, которые ставились следователем.

Поединок был окончен, и не в пользу следователя.

Но вскоре стало ясно, что Фогт продолжает свои преследования с не меньшей злобностью и жестокостью. Да, Георгий, наверное, и в самом деле плохо знал этого человека.

Мать сообщила Георгию в письме, что умерла Люба.

Георгий знал, что дни Любы сочтены, и все-таки в глубине души у него все время тлела какая-то слабая, почти неосознанная надежда. Теперь этого огонька не стало. Смерть близкого или просто даже знакомого человека всегда поселяет в нас трепет перед неумолимостью совершившегося и невозвратностью утраты. Смерть Любы оглушила Георгия. Он вспоминал их совместную жизнь, полную лишений и тревог, вспоминал, с какой решимостью Люба помогала ему и оставалась с ним в самые тяжкие и опасные дни, хотя и знала, что мозг ее сгорает и всякое волнение ускоряет приближение неминуемого конца. Редко встречаются столь одаренные и так умеющие любить натуры, и тем невосполнимей потеря, тем трагичнее смерть и мучительнее раздумье о том, что он, может быть, мог сделать и не сделал для нее…

Ушла Люба. Небытие когда-нибудь — и, может быть, скоро по воле его мучителей — поглотит и его самого, но дела людские остаются с живыми и помогают жизни крепнуть и развиваться. Смерть конечна, единовременна, человек не умирает дважды. Жизнь бесконечна и бессмертна. Но не сама по себе. Все зависит от людей. Победа над Фогтом — это шаг в бессмертие того дела, ради которого жила Люба. Дело это должно жить — ив этом долг его, Георгия, здесь, в тюрьме, долг перед партией и долг перед Любой. И в этом его сила, природу которой никак не может понять Фогт. И еще его долг, и долг других, живых — собрать все стихи, которые написала Люба, выполнить ее горячее желание.

Так он и написал матери и сестре в Болгарию.

Вскоре от сестры пришел ответ, в котором она сообщала, что за нелегальную деятельность арестован Любчо.

Любчо — сын старшей сестры Магдалины, племянник Георгия, которого он совсем не знал!.. Георгий видел его давным-давно, приезжая время от времени в Самоков, когда племянник был еще ребенком. Однажды осенью, уезжая из Варны, он написал Магдалине на открытке несколько слов, что-то вроде: «Пока не исчезнет контраст между великолепием в природе и человеческой нищетой, счастье будет неполным. Воспитай твоего Любчо борцом…» В то время Любчо было два или три года. А теперь он взрослый сознательный человек. Ему уже восемнадцать…

Георгий хорошо знал семью отца Любчо, владельца небольшой типографии Стефана Барымова, который никогда не был революционером, хотя и помогал Георгию в поисках нелегальных квартир. А Любчо в восемнадцать лет в тюрьме! Кто помог окрепнуть и возмужать юноше?

В судьбе Любчо — знамение времени. Надо быть еще крепче и еще непримиримей здесь, в Моабите. И ты, Любчо, держись там, в болгарской тюрьме. Держись, дружок!

Так думал Георгий. А спустя несколько дней он получил еще одно письмо, добавившее ему горечи и тревоги. Госпожа Крюгер сообщала, что неожиданные жестокие испытания выпали на ее долю и надо приготовиться к худшему — вряд ли она сможет писать.

Письма от госпожи Крюгер, почтовые марки и деньги перестали поступать. Это могло означать лишь одно: Фогт, через которого шла вся переписка Георгия, решил именно сейчас, когда узник понес тяжелейшую утрату, оставить его без всякой поддержки извне. Георгий был убежден, что это новый удар Фогта, нанесенный ему в спину.

Письмо, которое Георгий недавно отправил родным и тоже, конечно, через следователя, могло лишь еще более утвердить Фогта в его иезуитском замысле. Георгий оставлял копии своих писем, он разыскал и еще раз прочел копию этого.

«Милая моя сестра!