Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

С благодарностью получил твои письма от 17 и 25 июня; к сожалению, я не мог сразу ответить потому, что у меня нет денег на почтовые расходы. Раньше я часто получал почтовые марки от г-жи Крюгер (Ани). Но у бедной женщины, видимо, случилось какое-нибудь несчастье… Опасаюсь, что я потерял единственного человека, который мог бы сделать для меня что-нибудь и который для меня, находящегося в тюрьме в чужой стране, был моральной опорой! И действительно: в самое тяжелое время, вопреки господствующему неблагоприятному настроению, г-жа Крюгер стала на мою сторону с необыкновенным мужеством и редкой самоотверженностью и — при своей бедности — много помогала мне…»

В этом письме Георгий просил найти и собрать все стихотворения Любы — и опубликованные, и ненапечатанные, чтобы издать сборник. Здесь же он успокаивал сестру в связи с арестом Любчо.

Фогт, естественно, читал это письмо. Молчание госпожи Крюгер — его рук дело. Теперь он ждет, что воля закованного в кандалы Димитрова, потрясенного смертью любимой женщины и оставшегося без поддержки извне, будет наконец сломлена. Могла ли быть мечта сладостней, чем эта, для душонки Фогта!

Георгия вновь вызвали к следователю, показывали каким-то незнакомым дамам и господину, искали новых подставных свидетелей. Георгий собрал всю волю в кулак и молчал, молчал, пока на обратном пути в камеру, в тюремном коридоре его не показали еще кому-то. Показали, как показывают медведя, проводя на цепи мимо публики. Его охватило бешенство. Подняв скованные руки, он крикнул своим тюремщикам, и голос его разнесся в длинном гулком коридоре:

— Все вы когда-нибудь будете отвечать за потерянное мною время и здоровье. Все, в один прекрасный день!

В этот час была обычная толчея: чиновники с папками, гестаповцы, конвоиры. На мгновение они замерли. Наступила мертвая тишина.

Опомнившись, тяжело дыша, Георгий прошел в свою камеру.

Это была вспышка гнева, но и слабости. Оставшись один, он корил себя и клялся, что никогда не отступит перед Фогтом. Никогда! Лишь такое решение давало ему новые силы. Но оно — это решение — требовало связи с внешним миром, ощущения поддержки друзей оттуда, из-за стен тюрьмы. Он начал перебирать в памяти имена друзей, кому можно было бы написать о своем положении и о своей борьбе, которую он вел здесь, в тюрьме, — друзей, письма к которым не могли бы раскрыть его партийные связи. Он вспомнил Розу, рядового работника секретариата Балканской коммунистической федерации в Австрии. Она не была известным политическим деятелем, в Австрии в ней не заподозрят опасного политического противника, но через нее партийные товарищи могли узнать о политической сути затеваемого процесса.

Все более и более утверждаясь в намерении использовать письмо к Розе для связи с внешним миром, Георгий невольно стал припоминать те дни, когда они встретились. Роза не раз приходила на вокзал к его приезду в Вену, чтобы помочь донести нелегальную литературу, иной раз сопровождала в поездках на рабочие собрания, чтобы сообщить партии в случае его ареста, где и когда это случилось.

Однажды, направляясь в Вену, Георгий вез с собой много нелегальной литературы, еле вместившейся в два портфеля. Как всегда, он предупредил своих австрийских друзей шифрованной телеграммой: встречайте. На перроне венского вокзала его ждала Роза.

Они обменялись быстрыми взглядами. Роза незаметно взяла у Георгия тяжелый портфель и тотчас отошла, смешавшись с толпой. К нелегальной квартире, куда следовало сдать литературу, им полагалось добираться поодиночке, разными улицами. Но не успел Георгий отойти от вокзала, как Роза вновь очутилась рядом с ним.

— Что может случиться? — воскликнула она. — Ведь мы уже вышли с вокзала!

Откуда-то сзади послышался отчаянный женский вопль, потом свисток полицейского. Мимо промчался парень в коротком плаще.

Георгий шел не оглядываясь, не убыстряя шаг. Он уже проклинал себя в душе за то, что начал этот разговор, вместо того чтобы сразу же отослать ее другой дорогой.

 Быстрые шаги догоняли их. С Георгием поравнялся полицейский и вежливо, но настойчиво предложил следовать в ближайший полицейский участок.

— Квартал оцеплен, — сказал он, — даму и господина все равно задержат. Совершено ограбление.

В полиции попросили предъявить документы и показать содержание портфелей. Георгий вынул из кармана голландский паспорт на имя гаагского профессора и подал его полицейским, но когда те попытались было заглянуть в его портфель, решительно запротестовал.

— Как! — воскликнул он, отчаянно коверкая немецкие слова и размахивая паспортом перед лицом полицейского. — Ученый приезжает в цивилизованную страну и не может спокойно пройти по улице? Я никому не позволю совать нос в свои рукописи. Этого еще не хватало!..

Гнев «голландского профессора» был неподдельным. На лбу у него выступили капли пота, губы подергивались, казалось, вот-вот, и он кинется на полицейских с кулаками.

«О, это было страшно, — говорила потом Роза. — Я боялась, что они скрутят вам руки и сами откроют портфели»…