Троя против всех

После прихода европейцев у королей Конго и Анголы появились европейские имена: Афонсо I, Педро I, Диого I… Как же, как же, помню: Диого Первый – так звали попугая в доме на руа Эдуарду Мондлане. Еще там был ручной скворец по имени Диого Второй. Хозяйка, по-видимому, любила историю, но не очень хорошо ее знала: среди монархов Конго-Анголы были и Афонсо II, и Гарсия II, было восемь королей Альваро и четыре Педро, а вот Диого II как раз не было. Надо ли удивляться, что, в отличие от говорливого (и русскоговорящего!) попугая Диого Первого, скворец, названный в честь несуществовавшего короля, навсегда остался бессловесным?

Что остается от истории, кроме растиражированных имен? Разве что вязь африканских пословиц, резюмирующая историю страны лучше любого учебника: «Имя так же ничего не весит, как ветер, который дует в поле. Живые – это вода, которую пьют, которую видят, которой орошают землю. Мертвые – это ветер, который шевелит листву. Ветер что-то говорит, но он не виден. Ветер вздымает в реке волну, мертвые учат живых. Ветер оживляет воду. Мертвые бороться не могут. Они бессильны»[111].

Как выглядело то место, где ты живешь, сто или триста, четыреста лет назад? В Нью-Йорке я по понятным причинам не задавался этим вопросом. Нью-Йорк столетней давности запечатлен на многочисленных фотографиях и кинопленках, а триста и четыреста лет назад Нью-Йорка попросту не существовало. Зато Луанда в XVII веке уже была, была даже Майанга, в которой я сейчас обитаю. В те времена здесь были городские ворота. Проходя мимо вереницы домов с широкими железными верандами, мимо колониальных построек в стиле 1950‐х, с зелеными или индиговыми дверьми, с пальмами на участках, я щурюсь, как в детстве, чтобы одна картина превратилась в другую, повседневность – в вымысел, настоящее – в прошлое. Все окутано долгим туманом, касимбо-де-Ангола[112]. Обветшалый район, очерченный полоской красного песка, точно границей, которую нельзя пересекать, тянется по побережью и силится взобраться на крутой холм. На вершине холма – мулемба, священное дерево; если она упадет, значит, быть беде. С холма открывается вид на старую Луанду, ее стены из камня и глины, окруженные рвами и колючим кустарником; ее церкви и крепости, францисканский монастырь и губернаторский дворец, где хранятся несметные богатства, предметы из золота и серебра, из слоновой и черепаховой кости, из эбенового и красного дерева. Виден дом купца Руя де Араужу, где скрывается Кифунджи, сестра Нзинги Мбанди. Стены этого дома увешаны шкурами леопардов, щитами из буйволиной кожи, ритуальными масками, стрелами, луками, копьями, рогами антилоп и ракушками каури. А рядом – портреты предков, история знатного португальского рода. У африканской принцессы Кифунджи история рода – прах ее предков – хранится в шкатулке, подальше от посторонних глаз.

Открывается другая жизнь, вид на Сао-Паулу-ди-Луанда, где уже в XVII веке кого только не было – португальцы, голландцы, французы, немцы, евреи, цыгане, францисканцы, иезуиты. Плавильный котел почище Нью-Йорка. Каких только пришельцев не принимала эта земля, от цыган, приплывших на португальских судах в XVII веке, до сефардских и марокканских евреев, чьи потомки стали мулатами и перешли в христианство. Да-да, еврейские эмигранты. My people. Они приехали сюда три столетия назад, беженцы от португальской инквизиции. Обосновавшись в городке Дондо на реке Кванза, занялись торговлей, а в следующих поколениях – политикой и общественной деятельностью, все как положено. Наш брат умеет. Были среди них даже революционеры, застрельщики МПЛА. Недаром фамилия Коэн попадается здесь чуть ли не на каждом шагу. В Ингомботе я видел площадь, названную в честь Ирен Коэн. Как выяснилось, это была известная революционерка, соратница Деолинды Родригеш, одна из пяти женщин-мучениц, погибших в португальском концлагере в период борьбы за независимость. Ангольская подпольщица Ирина Коган. Не удивлюсь, если однажды услышу на улице ладино или даже идиш и увижу, что говорят на нем обычные африканцы, внешне ничем не отличающиеся от прочих банту. Вроде племени лемба[113] в соседнем Зимбабве.

Черные долгополые сутаны клириков, красные короткополые камзолы солдат. Прелаты и епископы в муаровых митрах. Пираты и работорговцы, миссионеры и прозелиты синкретических сект, первые масоны и последние тамплиеры. Были здесь и самураи жага, и врачеватели киламба, способные понимать язык русалок, и жрецы-трансвеститы нганга-диа-кимбанда. Издалека доносилась перекличка говорящих барабанов. Барабаны-глашатаи извещали подданных о батуке радости или о батуке смерти. Старейшины в головных уборах, похожих на колпак арлекина, набирали юношей в гарем Нзинги Мбанди. По преданию, воинственная королева заставляла всех приближенных носить женскую одежду, а с возлюбленными обходилась так же, как Клеопатра.